"Валентин Саввич Пикуль. Конная артиллерияа- марш-марш! (Военный рассказ) " - читать интересную книгу автора

- Ваше величество, - смиренно отвечал Костенецкий, - прикажите впредь в
артиллерии делать банники из железа. А то ведь они деревянные: как трахнешь
по каске - сразу пополам трескаются...
Ермолов потом сказал Костенецкому:
- А ведь нам, Базиль, не простят этих шуток...
Не простили! Место Ермолова занял князь Яшвилль, которого Костенецкий
терпеть не мог. Но время было не таково, чтобы разбираться с начальством.
Париж открылся после битвы при Фер-Шампенуазе; в этой удивительной битве
пехота русская даже не успела выстрелить - она лишь утверждала своей
поступью победные громы российской артиллерии. Европа рукоплескала русскому
воинству, вступившему в Париж, и в памятном манифесте о мире сказано было
справедливейше: "Тысяча восемьсот двенадцатый год, тяжкий ранами, принятыми
в грудь Отечества нашего для низложения коварных замыслов властолюбивого
врага, вознес Россию на верх славы, явил пред лицем вселенный в величии ея,
положил основание свободы народов".
На этом и закончилась боевая карьера Костенецкого!
Пока пушки гремели, при дворе старались не замечать его правды-матки,
которую он резал в глаза начальству, невзирая на их чины и титулы. Но вот
наступила мирная тишина, пушки, покрытые чехлами, стали тихо дремать в
арсеналах, и Костенецкий вдруг оказался неудобен для власти предержащих. К
тому же и всесильный граф Аракчеев, достигнув после войны небывалых высот
власти, не давал Костенецкому ходу по службе. Однажды при встрече он гнусаво
напомнил Василию Григорьевичу:
- Я ведь не забыл, как вы, генерал, меня, сироту горькую, в Корпусе
кулаками потчевали. И сейчас, бывало, поплакиваю, дни юности вспоминая, под
вашим суровым капральством проведенные...
Один современник отмечал, что Костенецкий был "тверд в своих
убеждениях, не умел гнуть спину перед начальством, с трудом переносил
подчиненность". Не стало боевых схваток, и конная артиллерия потеряла
присущую ей лихость, столь любезную сердцу Костенецкого. А на маневрах
бывало и так, что пушки Костенецкого давно умчались за горизонт, а император
со свитой, сильно отстав, вынужден догонять их галопом.
- Остановите ж этого безумца! - кричал император. - Или он не понимает,
что здесь не война, а только маневры...
Посланный адъютант возвращался с унылым видом:
- Костенецкий сказал, что не вернется.
- Чем же он занят?
- Не смею повторить, ваше величество.
- Я вам повелеваю: повторите.
- Костенецкий сказал, что его бригада не имеет времени шляться по
всяким императорским смотрам, занятая служением священного молебна об
изгнании из Руси всех татар и немцев.
- Костенецкий зазнался! Надо его проучить...
Командующий 1-й армией, барон Остен-Сакен, решил примирить Костенецкого
с Яшвиллем, пригласив их к себе на обед.
- Если вы меня любите, - сказал барон, - то, Василий Григорьевич,
должны при мне поцеловаться с князем Яшвиллем.
Костенецкого так и выкинуло из-за стола:
- Да кто вам сказал такую чепуху, будто я люблю вас, барон? Напротив,
барон, я ненавижу вас!