"Валентин Пикуль. Слово и дело (книга вторая)" - читать интересную книгу автора

и подозрителен: могут поти хоньку удавить и в деревне!
Утром генерала разбудили - кто-то скачет со стороны леса.
Встал. Молитву скорую сотворил. Чарку водки приял "стомаху ради". Примчал-
ся курьер, и Румянцев его принял в избе.
- Откель? - спросил, весь в суровости озлобленной.
- От матушки-осударыни ея величества Анны кроткия.
- Та-а-ак, - задумался Румянцев и шомполом коротким туго забил в пистолет
пулю; оружие возле локтя придержал, а пакет от царицы принял. - Разумение мое
таково, - сказал. - Коли из столицы меня для худого ищут, так я вот... сразу
же пулю в лоб себе запущаю. Ну а коли милость... что ж, еще послужу!
Анна Иоанновна сообщала указ сенатский: ехать ему в земли Башкирские, по-
рядок в тех краях навесть, башкир и киргизов отечески вразумлять, но, коли в
разуме не явятся, тогда поступать прежестоко, крови не бояся... Румянцев слуг
позвал:
- Стриги бороду мне под корень... Бриться! Баню топить. Мундир давай. Ло-
шадей закладывай. Еду!..
Дорога дальняя, и, пока он ехал, Кирилов времени даром не терял. И другим
житья спокойного не давал. У него в экспедиции все трудились. Геодезисты край
исходили, по картам его разнося; плавали по рекам, пристани намечая. Уже го-
товилась первая карта земель Башкирских, а карта - суть основа всего. Виде-
лись уже в будущем заводы великие, рудники медные и шахты разные. Гейнцельман
открывал не виданные на Руси травы, копал древние курганы и могильники; живо-
писец Джон Кассель (человек по молодости азартный) в такую глушь забирался,
где с него, о живого, чуть шкуру однажды не спустили. А другом верным Кирило-
ву стал бухгалтер - Петр Рынков, безвестный паренек из Вологды, где набрался
ума-разума от пленных шведов, и был Рычков до всего жаден, до всего охоч.
- Запоминай, Петруша, что деется, - советовал ему Кирилов. - Может, на
старости лет, когда меня не будет, сядешь историю писать оренбургскую... От
этой крепостцы Россия и дале пойдет, приводя народы здешние к повиновению. От
Оренбурга нашего уже сейчас надо бы идти дальше... до Ташкента! до Туркеста-
на!
А бунтующие орды уже осаждали Мензелинск, многие города разорили; в Уфимс-
ком воеводстве пожгли и пограбили деревни мещеряков и тех башкир, которые
бунтовать противу России не желали. Под осень Кирилов выступил с отрядом из
Оренбурга на Уфу, и по дороге им пришлось биться насмерть, чтобы живыми выб-
раться. В тучах пыли оседали кони, ржали прямо в лицо, и под пулями солдат,
рея халатами, тупо бились головами в землю башкирские всадники... До Уфы он
прошел, но каково-то теперь гарнизону зимовать в Оренбурге? Да, хорошо было
мечтать над картами в кабинетах петербургских, и совсем не то получалось,
когда ландкарта обрела суть лицезрения и ощущалась под ногами как земля Новой
России... Книжки, атласы, глобусы и астролябии - все это осталось валяться в
обозах, а перед наукою привозною пошли в авангарде пушки, конница и пехота.
Татищев донимал его доносами, вредил посильно, а тут и без того сердце боле-
ло...
Опять пошла горлом кровь!
Румянцев прибыл в Мензелинск и застрял там надолго. На постоялом дворе ел
кашу со шкварками, глядел на всех подозрительно. Кирилов при свидании с гене-
ралом признался:
- Ой, и горько же мне: не успев обрести, уже кровью обретенное обмываем...
Александр Иваныч, ты жалость к людям имей!