"Таисия Пьянкова. Тараканья заимка (Сб. "Время покупать черные перстни")" - читать интересную книгу автора

не выше Корнея. И взято бы то зеркало да в гладкую золоченую раму.
Поверхность его до того чиста, что и вовсе бы ее нету, а по ту сторону
проема расположена такая же точно клетуха. И вот бы Корней поднимается с
места, смотрит в тот пролаз и узнает там самого себя, хотя на отраженном
лице никакого родимого пятна нет. А стоит - улыбается такой ли раскрасавец
статный, что ни отвернуться нельзя, ни зажмуриться. Сердце же Корнеево
трепещет радостью, а глазам слезы лить хочется. Тут бы оплечь красавца
образовалась тень, вид которой сплошь занавешен монашьим клобуком. Корней
и думает бы себе: "Вот она, явилась, чертова милость, накликанная моим
отчаяньем". Однако же смекает себе: как это, дескать, удалось дьяволу
рожищи свои под клобуком утаить настолько, что вся голова его поката? Да и
чего бы, дескать, сатане-то рыло свое занавешивать? Уж коли прибыл
торговать, так какую холеру в прятушки играть.
С думой такою кинулся бы он вперед да хвать через зеркало нечистого за
черный клобук. И сдернул напрочь глухую накрыву. А под накрывою нет
никого! Полная пустота. И вот бы эта пустота опять дохнула на Корнея
страшным морозом. Таким ли ознобом проняла, что проснулся он.
В клетухе полная темнота - лампу Корней в избе забыл.
Стряс он с головы жуткий сон, лицо ощупал, а оно прямо как деревянным
стало - ямки не продавить. Потянулся он с лавки через стол - приглядеться
к черному заоконью: скоро ли рассвет, а с улицы от рамы так и отпрянул
кто-то. Лишь всполох монашьего балахона резанул Корнея по глазам и погас
за стеною, отворив перед ним полное весеннее утро.
Да что же это такое делается на белом свете?!
Ну да ладно. В окно все-таки гляделось полное утро, а не полуночная
темнота. Свет он и есть свет. Страхи на свету, что листья на кусту - кто
их больно-то разглядывает? И опять подумалось Корнею, что все это Тихоновы
штучки.
Вышел Мармуха на крыльцо - проверить свои доводы; встретила его весенняя
ростепель. Остановился он, улыбнулся скорому теперь теплу. Стоит, слушает
звон сосновки, сам думает о шутниках:
"Ишь! Разрезвились бороды, как над стервой вороны". Однако хватит. Надо
как-то резвунов отрезвить. Ежели и на этот раз поступиться, скоро и в
самом деле придется под лавкою жить...
Спустился Корней с крыльца, вокруг избы обошел - на рыхлом, напавшем за
ночь снегу ни следа. Никто, получается, из дому не выходил. И возле окна
ничего нету.
"Зря на парней грешу,- подумалось Корнею.- Видно, и впрямь с ума я
сдвинулся".
Подумалось просто, безо всякого отчаянья. Ровно бы он .наперед знал, что
иного окончания столь горестной его жизни случиться никак не может.
С этой мирною, ровно бы клинок, упрятанный в ножны, думою и воротился
Корней до крыльца. Поднялся он в сени, увидал на гвозде моток бельевой
веревки, спросил не себя, а кого-то стороннего. Того, знать, самого,
который отпрянул от окна:
- Может, мне повеситься? Пока не поздно?..
Но снова спохватился, отнекиваться стал:
- Падет же в башку такой вздор. Чо уж я совсем-то? Ну, задавлюсь. А как же
Тихон? Он же без меня все хозяйство прогуляет и себя по миру пошлет.
Не-ет. Надо терпеть. Тихон - парняга видный. Авось да понравится