"Таисия Пьянкова. Тараканья заимка (Сб. "Время покупать черные перстни")" - читать интересную книгу автора

с низенькой скамейки и ушагал в свою портняжью клетуху.
Там Корней раздумался о том, кому на руку доброта таких, как он,
уступчивых людей. Не на подобной ли покорности взрастают всякие там Тишки
да Несторы - пустозвоны да неспоры, Прохи да Мокшухи - пройды, побирухи6.
За что же тогда, за какие заслуги воздавать на небесах доброте, коли
плодит она своею сговорчивостью дармоедов да краснобаев? Выходит, что ей и
после смерти самое место в преисподней. Однако в Законе Божьем нету
заповеди - не воскорми тунеядца. Коли обвинять доброту, тогда и
Землю-матушку не трудно укорить тем, что она питает собою и белену, и
волчье лыко... Не Земля, знать, виновата, а зернышко. Однако же и злое
зернышко сотворено владыкою не по недомыслию, а с умыслом. И в нем,
видать, имеется необходимость. Выходит, что в устройстве жизни земной все
мы чего-то сильно недопонимаем. Ведь, по сути, мы не знаем даже того, для
чего она задумана, жизнь? Чем она становится потом? Где скапливается? Что
из нее дальше господь лепит? А насчет того, что им в жизнь всякое
мироедство выпушено, так ведь на то и щука в море, чтобы карась не
дремал... Ведь человек от человека . усовершается...
Тихон собрался, ушел в деревню, а Корней, сидючи в раздумье, даже иглою
портняжьей поддевать позабыл. Вперился в ламповый на столе огонек
недвижным взором и задеревенел. Он и внимания никакого не обратил на то,
что дверь клетухи кем-то осторожно отворилась и обратно вернулась до
порога, никого не впустивши. Ему лишь где-то далеко в себе подумалось:
"Нешто Тихон воротился? Может, денег спросить?" Корнею даже вздохну лось:
что-де с гулеваном поделаешь? Вздохнулось, и горькая эта дума привела его
немного в себя. И опять он ухватился за иглу. Но и стежка путевого не
успел положить, как ламповый огонек заволновался безо всякой видимой
причины - вроде кто подул на него сверху.
"Дверей путем не прикрыл",~-снова подумалось Корнею о Тихоне. Отложив с
колен работу, он собрался подняться, чтобы унять сквозняк, но лампа вдруг
совсем погасла.
- Керосин кончился? - сам у себя спросил Корней.
Он, придержавши рукавом горячее стекло, поболтал лампою. Нутро ее жестяное
плескануло тяжело.
"Странно, однако",- подивился Корней и шагнул - сходить в избу, огня
принести. Но из темноты ка-ак кто-то дохнет ему в лицо полной грудью. Ажио
свалило обратно на лавку, затылком о стену пристукнуло. И тут уж явно
раздалась дверь да крепко захлопнулась. И сеношная проделала то же самое.
И все. И ни звука больше ни в доме, ни во дворе.
Что могло Корнею этой минутой подуматься?
Да ничего. Просто сидел он, ждал смерти, чуя на лице такой холод, будто
оно ледяной коркою от того дыхания взялось.
Никто, однако, в клетуху не воротился, не представился хозяину и огня в
лампе не засветил. Пришлось Корнею пересиливать себя - не век же истуканом
сидеть.
Встал он на слабые ноги, из дому вышел. На дворе полные сумерки. На небе
ни луны, ни звездочки. Только вьется, мельтешит в воздухе мартовский
легкий снежок. При нем ясно видать, что по двору натоптаны одни только
разлапистые следы тяжелого на поступь Тихона.
Корней за ворота выбрел - и там никого.
Протоптанный в сторону реки Толбы медвежий след Тихона успело припорошить