"Юрий Петухов. Черный дом" - читать интересную книгу автора

себя. Мы не смогли удержать Победу, ниспосланную нам Им. Значит, мы и
виноваты. Значит, мы не созрели, не готовы! И эта ночь уже ничего не
принесет. Все решит завтрашнее утро. В первом часу ночи, убедившись, что в
Останкино все кончено - кончено сотнями, если не тысячами трупов (я не верю
официальным данным, они лживы, на моих глазах убивали людей, это были
массовые расстрелы безоружных и подлинные цифры убитых откроются позже),
убедившись в полном ^поражении, я через рощу начал выбираться из страшного
места. Я знал, пройдут годы и тут возведут монумент памяти жертв
октябрьского расстрела, сотням, а может, и тысячам погибших. Но сейчас на
этой земле праздновали победу нелюди-палачи. Время спросит с них. Каждая
безвинно пролитая кровинка отольется им, и я надеюсь, гораздо раньше, чем
они за свои черные грехи попадут в преисподнюю.
Мы выбирались группой человек в восемь. В мрачном молчании. Пробиваться
в Дом Советов? Я сразу исключил этот вариант. Мне надо было ехать к больной
матери, к жене, я представлял, что они сейчас, посреди ночи испытывают,
зная, что я ушел ТУДА, и что в Останкине идет смертная бойня. Только домой.
Среди зданий мы наткнулись на машину у подъезда, и стоящего над ней в
растерянности, скорби человека, и другого, пьяного, рыдающего.
- Помощь нужна? - спросил один из нас.
- Какая, на хрен, помощь! - проговорил сквозь слезы пьяный. - Полчаса
назад звонили с телецентра, там в моей студии моего парня, моего
подчиненного убили, понял? Эта сволота красно-коричневая! У-у, ублюдки! - И
он зарыдал еще пуще.
Я хотел сказать, что ни один "красно-коричневый" до студии не добрался,
что его парня, как и всех прочих убили "витязи". Но что толку говорить с
ним, пропаганда! пропаганда! Ложь уже начинала черным ядом истекать из
телецентра, радиоцентров, отовсюду - ложь, гнусная, черная, подлая ложь о
Народном восстании. В руках лжецов все. Илюди больше никого не слышат, не
видят. Была одна-единствен-ная возможность выйти в эфир! Одна! Единственная!
И Макашов с Руцким, с Хасбулатовым упустили ее! Не те люди! Это не те люди!
Ну почему не сбываются страхи наших врагов, ну почему же в Доме Советов не
берут верх люди дела, способные принимать решения, почему все отдано во
власть ищущих отступных путей?! Это трагедия! Трагедия всего русского
народа, поверившего в этот раз, но ни за что не поверящего в следующий. Ложь
и предательство. Кругом ложь, обман и измена. Чьи это слова?! Кто так
говорил? Государь Император. В далеком семнадцатом. В самом начале этой
бесконечной трагедии. Ложь, предательство и измена!
Кое-как, измученный, грязный, подавленный, я добрался до дома. Мать
сидела бледная и отекшая. Ей было плохо. Но она наотрез отказывалась от
"скорой", она все надеялась, что обойдется, само пройдет... а пульс не
превышал тридцати. Жена меня нещадно отругала. И за дело. Тут она была
права. С больной, измученной матерью - какие могут быть восстания,
демонстрации, бои. Они уже слышали о стрельбе в Останкино, но даже не
представляли себе масштабов одной из жесточайших боен нашего времени. Я
сразу включил телевизор, этот вражий ящик. Там, с непонятным перебоем
программ и каналов исходили ненавистью к восставшему народу пришлые, чужие
на нашей земле людишки. Это было омерзительно. Но это было, я должен был,
обязан был это слушать и запоминать: раскрывались лица, интеллигентствующие
актеришки застывали в своей русоненавистнической неприкрытости. Мерзость,
гадость, геноцид! Они клеветали, клеветали и клеветали... и я думал не об