"Людмила Петрушевская. Время ночь (сб. "Дом девушек")" - читать интересную книгу автора

зачем? Надо было найти человека! Сестру в белом халате, чтобы сделать
укол, женщину в белом, бабы-то справляются, и на шестом месяце тоже. Жена
Андрея Нина рассказывала про свою соседку, та вовремя не сделала аборт,
укатила на курорт, протрепыхалась, а потом отправила детей куда-то на
субботу-воскресенье, уже на дворе месяц октябрь, родила с помощью укола
шестимесячного сына, тот мяукал всю ночь при открытом окне, пока она мыла
полы в соседней комнате, ай-я-яй, потом к утру затих, на что она и
рассчитывала. За всю ночь даже к нему не подошла. А врач не ассистировал,
сбежал после укола. Вот ведь: нашла она доктора, даже мужчину, и
расплатилась с ним. Даром ли пьешь нашу кровь? Почему не позаботилась?
Мать обо всем нашлась мучиться?
Ведь наш разговор был не о белке и не о моче, наш разговор был такой:
мама, помоги, взвали на себя еще одну ношу. Мама, ты всегда меня выручала,
выручи. - Но, дочь, я не в силах любить еще одно существо, это измена
малышу, он не перенесет, он и так зверенышем смотрел на новую сестру. -
Мама, что делать? - Ничего, я тебе ничем помочь не могу, я тебе все
отдала, всю денежку уже, солнце мое, любимая. - Я погибаю, мама, какой
ужас. - Нет, дорогая, крепись. Я же креплюсь вот. Я твоя единственная,
твоя мама, и я еще держусь. Недавно у меня был случай. Один человек на
улице пристал ко мне и принял за девушку, так: "Девушка!" Представляешь?
Твоя мать еще женщина! И ты крепись. Ладно? Вселиться вам сюда нельзя,
опять искаженные ненавистью лица, мелькающие в нашем зеркале в прихожей,
мы ругаемся, мы ругаемся-то всегда в прихожей, плацдарм боевых действий. И
рядом еще и Он, святой младенец, который не может сообразить, что рушится
конец света для него, его мама (я) и его Алена (мать его) ругаются
последними словами, его две богини! Я же для него живу! Ты же мне точно
сказала, что лучше на улице, чем со мной! Крепись, дочь! - Ладно, мамочка,
прости, я дура. Целую. (Это я воображаемо продолжила наш разговор.)
Пришел малыш со словами: "Баба, чего ты трясешься, отними руки от лица, не
трясись, а. Не психуй", - хлынули наконец радостные слезы из моих глаз,
сухих ущелий, хлынули, как солнце сквозь дождь в березовом лесу, мой
дорогой, мое солнце незакатное.
Как мертвый подставлял свое лицо бесчисленным поцелуям. Кожа бледная и
светится. Ресницы густые и слипшиеся, как лучи, глаза серые с синевой, в
бабу Симу, у меня глаза золотистые, как мед. Красавец мой, ангел!
- Ты с кем говорила?
- Не важно, мой маленький. Мой красивый.
- Нет, с кем?
- Я тебе сказала. Это взрослые дела.
- С Аленой? Ты на нее кричала?
Мне стало неловко перед ангелом. Дети все-таки воплощенная совесть. Как
ангелы, они тревожно задают свои вопросики, потом перестают и становятся
взрослыми. Заткнутся и живут. Понимают, что без сил. Ничего не могут
поделать, и никто ничего не может. И я не могу подложить малышу эту свинью.
- А что ты кричала, что надо подмыться?
- Нет! Что ты! Я кричала, что надо наконец подмыть пол.
- Ты дура?
- О, я дура, мой ангел, я идиотка. Я тебя люблю.