"Людмила Петрушевская. Время ночь (сб. "Дом девушек")" - читать интересную книгу автора

ли, потребовала, чтобы я не смела касаться их ребенка после одной простой
констатации факта, что подлец опять съел с каким-то другом (я сидела в
читалке) все из холодильника на ночь глядя, утром ах! пустой дом. Ах!
Неожиданность. Мать не принесет, нечего так и будет кинуть в эту
тернопольскую прорву, а я не нанималась его обслуживать, еще и его,
говорила я ей, войдя в их конуру, где было тепло и пахло молочком и свежим
бельем от принесенных с балкона мною же пеленок. Сладкий запах детской,
где спало мое счастье с крутым лобиком и темным пухом на головушке. Моя
радость. Но тогда я рвалась на части, Андрей придет, чем его кормить? И
где он будет? И как вообще? Я не спала совершенно, заснешь проснешься,
заснешь проснешься и лежишь вся в поту облившись. А тут этот лишний
привесок везде присутствует, якобы сдает сессию. Пощади, девочка моя, гони
его в три шеи, мы сами! Я тебе во всем пойду навстречу, зачем он нам?
Зачем?? Жрать в три горла все твое? Чтобы ты перед ним танцевала на
карачках, вымаливая очередное прощение? Но я сказала одно:
- Пусть подлец идет работать, едет куда-то в тайгу, я не знаю. Где его
папа вкалывал. Все равно тебе сейчас спать с ним нельзя! Я его кормить
больше не намерена. Она без слез:
- Этого не будет. Он мой муж. Все. А ты пиши свои графоманские стихи!
- Графоманские, да. Какие есть. Но этим я кормлю вас! - ответила я без
обиды.
Разговор всегда сваливал на эту тему, на тему моих стихов, которых она
стыдилась. А я, если не буду их писать, я умру, у меня разорвется сердце.
Но я ответила вот что:
- Короче, пусть едет на заработки. На днях приходит Андрей. Объявлена
амнистия.
Я же сама слышала по телефону, как подлец с кем-то договаривается насчет
бетонных работ, якобы он имеет рабочие специальности, то-се, тихо
кипятился по телефону.
- То, что объявлена, еще ничего не значит, не выступай раньше времени, а
то Сглазишь.
- А ты надеешься? Ты надеешься, что Андрея не будет? А он будет. Я ходила
узнавала, была у адвоката. И я не хочу, чтобы Андрей с его нервной
системой опять сорвался, теперь уже из-за подлеца. Ведь он его пришьет! -
громко говорила я, рассчитывая на размер нашей квартиры, что подлец
услышит. Тимка заскрипел в кроватке, она к нему бросилась, даже
преувеличенно, а подлец, оказывается, стоял тут же, за моей спиной, и, как
всегда, молчал. А что ему было говорить, кому кто здесь мог сказать
что-либо новое? Все висело в воздухе, как меч, вся наша жизнь, готовая
обрушиться. Западня захлопывалась, как она захлопывается за нами
ежедневно, но иногда еще сверху падало бревно, и в наступившей тишине все
расползались, раздавленные, и только Тимка жалобно скрипел, жаловался на
голодуху, на материнское истощение, на отцово подлецово равнодушное
молчание, на мою нищету и на тюремные лагерные дни сына Андрея.
А тем не менее настал тот день, когда Андрей пришел. И подлец, как уже
было сказано, заперся (или не сумел) в уборной, а я Андрею:
- Молю, молчи, выслушай. Я тебе не писала, что было толку писать, что
Алена ходит с животом неизвестно от кого. Расстраивать.
- Алена?
- Да. Неизвестно от какого подлеца.