"Людмила Петрушевская. Время ночь (сб. "Дом девушек")" - читать интересную книгу автора

пружинки, остальное лысина, как у китайского председателя Мао, и таковые
же глаза). На что я ей ответила, что у нас в роду все женщины и все
мужчины красавцы и красавицы и что они с Андреем тоже родились лучше всех,
и тут я заплакала. И она быстро со мной попрощалась, узнав, что подлеца
дома нет и неизвестно.


* * *


И с нетерпением мы поехали вдвоем с подлецом отцом встречать нашего
Ненаглядного. Его вынесли няньки и отдали подлецу, я сунула няне трешку,
все по чести, тут же я поймала немного загаженное такси, привезшее к
роддому немолодую роженицу совершенно одну, с красным лицом. Ее бы надо
было довести до дверей, бесформенную, скрюченную, она шла на полусогнутых,
неся свой одиноческий чемодан с детским приданым, но человек силен задним
умом, и я так обрадовалась, что машина освобождается, что чуть ли не
кинулась быстро мимо этой одинокой матери, чуть ли ее не сшибла, безумная,
и в виде подарочка получила все залитое водой сиденье. Я тут же объявила
об этом шоферу, он молча вылез, стал тряпкой обтирать внутренности своей
обшарпанной машины и сказал крепкое слово в адрес той скрюченной
родильницы, которая явно уже несла в промежности головку ребенка, так
беспамятно она шла, скрюченная, со старым бедным чемоданом. Я теперь все
вспоминаю ее, все думаю о ней, все мечтаю ее встретить в добром здравии с
ребенком. Но она тогда шла пятнистая, как черепаха, еле ползла, теперь же,
если ребеночек остался жив, это стала, видимо, справная бабенка, лет
сорока, а ребенок тоже уже шестилетний, если остался жить. Матери, о
матери. Святое слово, а сказать потом нечего ни вам ребенку, ни ребенку
вам. Будешь любить - будут терзать. Не будешь любить - так и так покинут.
Ах и ох.
Так я и привела свою троицу на закаканное в переносном смысле сиденье
такси. Что там было, воды и воды. Святые воды, несшие ребенка. Шофер был
помятый и злобный, он, видимо, зарекался вообще связываться с этим делом и
подозрительно оглядел мою святую: не обольют ли? Подлец вез ребенка на
вытянутых руках, Она хлопотливо закрывала кружевцем лицо. В такси жужжала
муха, притянутая, видимо, мокрой тряпкой, кровавые дела, что говорить,
муха была, видно, тоже на сносях по весеннему времени. Все это наши
грязные, кровавые дела, грязь, пот, тут же и мухи, если не мыть, а Они
ведь жили у меня как баре: нальют, накапают на стол, набросают в кухне и
под раковину. Что говорить, много было пролито пота, но я видела Его,
моего ненаглядного, видела во всем и всегда, даже в лице подлеца научилась
видеть Его широкий лобик, Его рот - три вишенки. Говорить нечего, подлец
откуда только вынырнул с этими данными, теперь он ловит большую рыбу,
теперь он женился на иностранке, хотя и получает не очень чтобы очень,
судя по алиментам. Моя была трамплин, не более того, но насчет этого не
секла, как они выражаются, и плясала на коленях перед ним.
Шестнадцать дней пролетело как во сне, не было ни ночи, ни дня. То и дело
что-то кипятилось, что-то гладилось, моя мокрая кура заболела запорами, у
нее открылись трещины на сосках плюс загрубления молочных желез. Высокая,
значит, температура, крик Тимы, побелевший подлец, я молчу. Она, видите