"Антон Первушин. Война по понедельникам" - читать интересную книгу автора

Но Игорь не мог знать всего этого. Заключенные шептались по углам тесных
камер, обсуждали скудные сведения, приносимые с воли очередной партией
арестованных, однако Игорь не слушал этих разговоров, не воспринимал их,
находясь в пределах узкого затуманенного мирка своего нового полубредового
бытия. Он сидел на полу камеры; избитое тело его болело, гудела голова, и
ему казалось, что он видит Митрохина, и Митрохин кивал и улыбался ему, и
словно манил куда-то молча, жестами. И хотелось поверить ему, встать и
идти, но Митрохин начинал исчезать, сквозь его прозрачное тело можно было
разглядеть стену; его место занимала мама, поджав губы, качала головой,
смотрела укоризненно.
Иногда Игорю казалось - происходило это чаще всего в ходе допросов, - что
он видит того седовласого полковника, который отправил его и других
умирать в этот жестокий кровавый мир. Полковник обычно находился в тени,
сидел за столом в кабинете и вроде бы даже сочувственно наблюдал за тем,
как избивают Игоря. Форму старшего офицера Корпуса он сменил на форму
полковника НКВД, но Бабаев все равно узнал его и, когда кто-нибудь из
допрашивающих бил его по лицу с криком: "Ну говори, вражина, на кого
работаешь?", он пытался сказать им, что врагом он стал по ошибке, а
настоящий враг вон там, за столом, но распухшие губы отказывались
повиноваться, из горла вырывался лишь слабый стон.
Однажды смурные от бессонницы "голубые фуражки", войдя в камеру, приказали
всем встать и строиться в коридоре, потом гуртом повели заключенных на
выход, чего раньше никогда не делалось. Кто-то крикнул:
- Мужики, кончать ведут!
И толпа вмиг обезумела. В узких коридорах трудно и опасно стрелять, но
"голубые фуражки", запаниковав, открыли огонь. Закричали истошно раненые.
Игоря сильно толкнули, он упал бревном и ударился головой о бетонный пол.
Когда он очнулся и получил возможность более-менее адекватно воспринимать
действительность, то обнаружил, что находится внутри вагона-зака, на
Архипелаге прозванном "столыпиным". Купе этого вагона, отгороженные от
коридора косой решеткой, с маленьким окошком на уровне вторых поток были
набиты под завязку - до двадцати человек на купе. В невыносимой духоте они
ехали уже сутки, и не было никакой возможности расслабиться, размять
затекшие члены, элементарно справить нужду.
- Где я? - спросил Игорь хриплым шепотом у притиснутого к нему старичка в
рваной косоворотке.
- Так что ж, - отвечал старичок, невесело усмехаясь. - По этапу везуть,
дело известное.
Поезд шел очень медленно, подолгу простаивая на каких-то заброшенных
полустанках. Заключенных из него не выводили, конвой покуривал в коридоре,
делая вид, что не слышит ни мольбы, ни проклятий. Кормили селедкой, после
селедки мучила жажда, но воду конвой наливал неохотно и редко: замучаешься
потом эту рвань в сортир выводить. Так и ехали.
Игорь думал, что умрет здесь; сил жить у него почти совсем не осталось. Он
думал только: скорее бы. Но смерть пока обходила его стороной. Обошла и на
этот раз.
Как-то поезд стоял особенно долго, и заключенные услышали отдаленную
канонаду.
- Мать частная, война у них там, что ли? - предположил кто-то с третьей
багажной полки.