"Иная" - читать интересную книгу автора (Хаббард Сьюзан)

ГЛАВА 12

Свет и тень — чтобы нарисовать картину или рассказать историю, нужно и то, и другое. Чтобы изобразить три измерения на плоской поверхности, мы используем свет для придания объекту формы и тень для сообщения ему глубины.

При создании картины или рассказа уделяешь внимание и негативному, и позитивному пространству. Позитивное пространство — это то, на чем мы хотим сосредоточить внимание зрителя. Но негативное тоже имеет плотность и форму. Это не отсутствие чего-либо, это присутствие.

Отсутствие матери в моей жизни было во многих отношениях присутствием. Оно формировало и отца, и меня даже в те годы, когда мы не упоминали ее имени. Перспектива отыскать ее мучительно дразнила меня и одновременно тревожила. Она угрожала перевернуть все, что я знаю, с ног на голову. Если я найду ее, не сделаюсь ли я сама негативным пространством?

Последний отрезок моего странствия оказался самым легким. Благодаря Почтовой службе США я доехала до Хомосасса-Спрингс бесплатно.

В Уинтер Парке я разыскала почтамт и спросила служителя, можно ли напрямую доставить письмо в Хомосасса-Спрингс. Она посмотрела на меня как на сумасшедшую.

— Я пишу доклад, о почтовой службе, — соврала я в оправдание.

Она сказала, что письмо, адресованное в Хомосасса-Спрингс, сначала попадает на Центральный операционный пункт в Лейк-Мэри. Туда-то я и отправилась с почтовым фургоном.

Я чувствовала себя немного городской легендой: невидимым гостем на пассажирском сиденье. Но водитель почти не смотрел в мою сторону, только когда ему требовалось взглянуть в боковое зеркало. Дорога от Уинтер-Парка до Лейк-Мэри была плоской и однообразной. Когда мы прибыли в операционный центр, мне не составило труда отыскать фургон, идущий на запад. Водитель беспрерывно насвистывал, а плоскую равнину постепенно сменяли пологие холмы. Часам к четырем фургон въехал в Хомосасса-Спрингс, точно такой же маленький городок, какие я успела повидать: автозаправки, торговые ряды, сотовые вышки-ретрансляторы. И я не впервые подумала: «Хочешь укрыться от мира, поселись в маленьком городке, где все кажутся безымянными».

Когда водитель вышел из фургона, я вытащила из-под сиденья рюкзак и покинула свое место. Стоя в тени большого дуба, вернула себе видимость и, обойдя парковку, вошла в почтовое отделение. Служительница, темноволосая женщина средних лет, стояла к двери спиной и разговаривала с кем-то в комнате слева от стойки.

Я вытащила из рюкзака альбом и раскрыла его. Когда она обернулась, я спросила:

— Извините, вам не знакома эта женщина?

Служительница перевела взгляд с меня на картинку, потом опять на меня.

— Может, и видела. Зачем она вам?

— Она моя родственница. — Я не могла произнести слово «мама» перед чужим человеком.

— Где вы остановились? — спросила служительница, а думала: «Чего тебе от нее надо?»

— Еще не знаю. Я только что приехала в город.

— Ну, когда устроитесь, можете вернуться и оставить ей записку. Спросите меня… спросите Шейлу. Я прослежу, чтоб она ее получила, если вдруг зайдет.

Я медленно закрыла альбом и убрала его в рюкзак. Я устала, хотела есть, идеи у меня кончились.

Женщина тем временем думала: «Правильно ли я поступаю?»

— Вы ищете гостиницу? — сказала она вслух. — Их в Хомосассе две, дальше по шоссе.

Она объяснила мне, как пройти. Я поблагодарила ее и ушла. Сначала шла по оживленной улице, затем свернула на более тихую. Деревья нависали над узкой улочкой с обеих сторон, и я двинулась по тропинке вдоль проезжей части мимо деревянных домиков, библиотеки, ресторана, школы — все они имели сонный вид. Мне казалось, что я бреду в никуда.

Рекламный щит впереди расхваливал «Речной приют», куда легко было проникнуть невидимкой.

На сей раз я попала в номер через балконную дверь. Пришлось сменить три балкона, прежде чем я обнаружила незапертый. Внутри я выпила остатки тоника, потом уселась на балконе и смотрела, как солнце садится в Хомосасса-ривер. Сине-зеленая вода сверкала огненно-оранжевыми бликами, словно гелиотроп.

Позже, уже видимая, я спустилась в гостиничный ресторан и заказала две дюжины устриц в полупанцирях.

Стеклянные окна ресторана выходили на реку и близлежащий островок с игрушечным маяком в красно-белую полоску. У меня на глазах среди деревьев двигалось какое-то большое темное животное.

— Боб нынче беспокоится. — Официантка поставила передо мной большой серебряный поднос с устрицами и бутылочки с острым и коктейльным соусом.

— Боб?

— Обезьяна, — пояснила она. — Еще что-нибудь желаете?

— Нет, спасибо.

За едой я наблюдала, как обезьяна по имени Боб меряет шагами крохотный островок.

И снова устрицы оказали свое волшебное действие. Я гадала, что придает им утонченный привкус, свежий и электрический, словно озон после грозы. С каждым глотком у меня прибавлялось душевных и физических сил.

По крайней мере, почтовая служащая признала фотографию, размышляла я. Маме сейчас сорок с небольшим, и выглядит она, по всей вероятности, несколько иначе… но насколько сложными могут оказаться поиски человека в таком маленьком городке, как Хомосасса-Спрингс?

Официантка поинтересовалась, не желаю ли я еще чего-нибудь съесть.

— Еще дюжину, пожалуйста. — Когда заказ прибыл, я спросила у нее: — Эти устрицы живые?

— Свежеочищенные.

Я влюбленно смотрела на тарелку: аккуратные, пузатенькие серые кусочки, лежащие в половинках перламутровых раковин. Когда бы они ни умерли, я надеялась, что их смерть была безболезненной.

— Еще что-нибудь? — Официантка нетерпеливо постучала носком туфли об пол.

— Еще крекеры, пожалуйста.

На следующий день я снова отправилась в ресторан и слопала еще три дюжины. И, признаюсь, на этот раз там побывала невидимая Ари, поскольку деньги у меня почти кончились.

Я хотела постирать одежду, которая была более грязной, чем мне хотелось бы. Один из плюсов вампиризма заключается в том, что мы не потеем, но к нашей одежде все равно пристают пушинки, пыль и копоть.

Стирать было слишком рискованно — пришлось бы развешивать все на просушку, а тем временем кто-то мог снять номер. Поэтому я надела брюки и почти свежую блузку, а жакет свернула и убрала в рюкзак.

С балкона я поискала взглядом Боба. Как выяснилось, у него имелся товарищ по играм — обезьяна меньших размеров раскачивалась на веревочном мосту, натянутом между двумя деревьями. Вот к острову подплыли два водных велосипеда, и пассажиры достали фотоаппараты. Боб с приятелем перестали играть. Они подошли к кромке воды и, стоя плечом к плечу, смотрели на фотографов.

«Неужели они не умеют плавать?» — удивилась я, мысленно посочувствовала им и попрощалась.

Новый план состоял в том, чтобы вернуться на почту и сказать служащей, что я остановилась в «Речном приюте». Однако, не пройдя и сотни метров, я заметила, что люди кучками выстроились вдоль дороги и смотрят на небо, как будто в ожидании чего-то. Школьники толпились вокруг учителей, с маленькими кусочками картона в руках. Стоял оживленный гомон.

Я никогда не видела солнечного затмения, разве только по телевизору у Макгарритов. Я встала поближе к одной из группок и слушала, как учительница рассказывает о затмении, о луне, входящей в земную тень. Она предупреждала детей, чтобы они обязательно использовали свои картонные объективы с дырочками, и напоминала им обратить внимание на «эффект кольца с бриллиантом».

Когда учительница умолкла, я спросила, не найдется ли у нее лишнего объектива. Она странно посмотрела на меня, но протянула два картонных квадратика, один был с дырочкой посередине.

— Не забудь повернуться спиной к солнцу, — сказала она. — Ты здешняя?

— В гости приехала, — отозвалась я, но услышала ее мысли: «Она похожа на Сару».

— Вы знаете мою маму? — спросила я, но та уже отошла.

Небо начало темнеть, в воздухе похолодало. Мы дружно, как послушные утята, отвернулись от солнца. Я держала квадратики так, чтобы свет падал на второй через дырочку в первом. Вот появилось солнце — белая точка.

Галдеж вокруг меня внезапно стих. По мере прохождения луны через земную тень солнце на моей картонке сделалось полумесяцем и на мгновение действительно превратилось в кольцо с бриллиантом — лучистой драгоценностью, посаженной на тонкую полоску света вокруг темного центра. Выражаясь словами Кэтлин, это был «полный отпад». Эти слова разбудили воспоминания о ней: вот она несется впереди меня на велосипеде, вот валяется на подушках на полу, откидывает за спину волосы и смеется — полная жизни девочка, еще не жертва. Стоя почти в полной темноте, я жалела, что она не увидит это затмение, и надеялась, что она покоится с миром.

Сколько времени прошло, прежде чем солнце появилось вновь? Мы стояли молча в призрачном свете, словно кающиеся грешники. Я еще долго не отрывала глаз от картонных квадратиков, хотя нужда в этом давно отпала, и надеялась, что никто не видел, как я плачу.

Народ вокруг зашумел и вернул меня на землю. Я утерла глаза рукавом и, когда они высохли, подняла взгляд — и уставилась прямо в глаза собственной матери.

Она стояла возле группы детей и смотрела на меня. Если бы не одежда — выцветшие джинсы и футболка — она бы выглядела как та женщина на свадебных фотографиях: белая кожа, длинные волосы с завитками на лбу, глаза голубые, как ляпис-лазурь.

— Ну, — произнесла она, — а мы все думали-гадали, когда ты к нам заглянешь.

Она раскрыла объятия, и я бросилась в них. И меня уже не волновало, видит ли кто мои слезы.

Согласитесь, это самая трудная часть. Как описать первое ощущение материнской любви к себе, не впадая в слащавую сентиментальность рождественских открыток?

Наверное, и пытаться не стоит. Это выражено в библейской фразе: «Мир, который превыше всякого ума».[24]