"Евгений Пермяк. Горбатый медведь. Книга 1" - читать интересную книгу автора

Написав без единой ошибки первую строку, уместив буквы в линеечки
листка, вырванного из тетради, далее Маврик уже не заботился о грамматике и
каллиграфии. До них ли ему, когда нужно было рассказать самое главное. О
том, как "плохо ему живецца", как поздно приходит мать, как ему "нечево
делать в Богородцкой церкве"...
Теперь уже тетушка и бабушка не плакали, а рыдали:
- И за что это все, за что...
Маврик знал, как тетя Катя боится, чтобы он не простудился, и особенно
выразительно написал про холод в квартире: "а вечеромъ холотно здесь и зуббы
нипирастаютъ чакадь одинъ объ другой".
Платок был мокр. Екатерина Матвеевна утиралась кухонным полотенцем.
- Что же это, что это, мамочка...
Буквы письма вылезали из строк, прыгали, скакали, будто им тоже было
холодно и от них отскакивали палочки и крючки.
И так три страницы. На одной оставила след слеза, растворившая слово
"прииздяй".
Екатерине Матвеевне стало трудно дышать. Она подошла к русской печи и
открыла дверцу трубы, затем снова принялась читать. Маврик умолял: "не
дожидайса ковда пройдетъ летъ на Каме, а прииздяй на делижанцовых лошадях".
И далее:
"буду ждать тибя днем и ноччю".
И наконец подпись: "Учен. 1-го класса Маврикий Толлинъ".
Валерьяновых капель оказалось недостаточно. Пришлось нюхать нашатырный
спирт.
На "бессовестную из бессовестных Любку", то есть на мать Маврика, был
исторгнут весь запас ругательств, которыми располагала оскорбленная тетушка.
Просолонив слезами полотенце, Екатерина Матвеевна, причитая, жаловалась
Мавриковой бабушке:
- Я же как в воду глядела, что так и будет. И как только мы отпустили
его? О чем мы только думали? Отчим не отец, и родная мать при втором муже
немногим лучше мачехи.
Далее шли "преисподние" и "тартарары" и еще менее приятные пожелания.
За окном разыгралась метель, усиливая впечатление после прочитанного
письма и сгущая краски. Екатерина Матвеевна, видящая теперь Пермь сквозь
письмо Маврика, рисовала себе, как он в пургу бродит по занесенным снегом
улицам города и ждет, когда закроется распроклятый Зингеровский магазин, ни
дна ему и ни покрышки и всем, кто там служит. А здесь такая благодать. Новые
обои с голубенькими цветочками так оживили большую комнату, а порыжевший
потолок, оклеенный белоснежной матовой бумагой, так хорошо отражает свет
лампы. А для кого это все? Для кого тюлевые новые шторы на окнах и заново
покрашенный золотистой охрой пол? Как бы он мог кататься по этому полу на
своем трехколесном велосипедике, который обиженно стоит в углу вместе с
пароходами, паровозами, клоуном, бьющим в медные тарелочки, и обезьянкой в
зеленом железном сюртучке, лазающей по веревочке.
Как бы он мог играть в этот вечер! Каким бы сладким был его сон в белой
кроватке с кисейным пологом! И если она теперь ему стала мала, то разве
нельзя было купить новую? А для кого томилось сегодня в русской печи хорошее
молоко, которое приносит добросовестная, чистоплотная соседка Кулемина? Как
он любил молочные пенки с белыми слоеными плюшками. А что ест он там?
Дума побивает думу. Один план за другим строит Екатерина Матвеевна и не