"Евгений Андреевич Пермяк. Последние заморозки " - читать интересную книгу автора

называя их воплощением в металле человеческого разума. Как же она могла не
знать, не изучить, не освоить это Алешино детище? Об этом не так просто
рассказать. Конечно, Николай Олимпиевич мог бы изложить нам все тонкости, и
мы с удовольствием послушали бы его, если б не задержались и без того так
долго на сложных и лирических "взаимоотношениях" станка и станочницы, хотя
мы и оправдываем эти излишние подробности, потому что они объясняют нам то,
что без них может показаться неожиданным.
Всякие детали - в станке ли, в повествовании ли - должны знать свое
место. У всякого колеса в механизме жизни свое вращение.
У Алеши было три вращения: цеховое, учебное и ночное -
изобретательское. Все остальное жило само по себе и помимо него.
Мать Алеши, Любовь Степановна, и мать Руфины, Анна Васильевна, не
напоминали ему об Ийе. Они сделали вид, что не заметили ее отъезда. Как
будто Ийи вовсе и не было. А если и была, то прошла, как проходит одинокая
тучка в июле, обронив крупные дождевые капли, которые тотчас же высыхают.
Руфина часто забегала к Векшегоновым. За перцем-горошком, за
выкройкой. За семенами редиски для второго посева. Мало ли причин, чтобы
зайти к соседям, живущим на одной улице. Если что-то взял, нужно вернуть.
Опять не зря человек пришел.
Алексей приветливо встречал Руфину. Она же, в конце концов, ни в чем
не виновата. Скорее уж он должен винить себя. Она и теперь нравится ему.
А что сделаешь, если ею любуются все... Нельзя же ему стать
исключением наперекор другим и наперекор себе. К тому же загар так украсил
ее. И летние сарафаны, которые нельзя запретить носить никому, тоже
выполняли какую-то возложенную на них миссию. Особенно сшитые из тонкой
материи.
Может быть и не преднамеренно, а случайно, но все било по одной цели.
Однажды Руфина, разговаривая с матерью Алексея о какой-то
расстроившейся свадьбе, громко сказала:
- Если бы любила, так не уехала бы. Не бросила бы его. Значит, не было
у нее к нему настоящего чувства.
Алеша слышал их разговор, сидя в своей комнате. Он слышал, как его
мать подтвердила:
- Именно, Руфочка. Для некоторых нынче сход-расход - как танец
сплясать. Взять ту же глазастую Лидочку Сперанскую...
А может быть, ничто не случалось зря и напрасно. Может быть, все, не
сговариваясь, хотели, чтобы торжествовало разумное. И как знать, прав ли
он, сопротивляясь большинству и, может быть, самому себе...
Как-то вернувшись домой с завода, Алексей был встречен криками "ура".
У Романа Ивановича Векшегонова и у Андрея Андреевича Дулесова "счастливо
совпали" отгульные дни. Они были отмечены большим рыбным пирогом.
Коли все за столом, как не сесть. Можно обидеть гостей.
- Все парами сидят, и ты, Алексей Романович, парой садись. - Дулесов
предложил Алексею стул рядом с Руфиной.
Подали пирог. Внесли его на доске. Покрытый полотенцами. Горячий,
дымящийся.
Заново налили графин с нежно-зеленой настойкой на смородиновых почках.
С весны настаивалась. Налили всем. И вдруг, ни с того ни с сего, Роман
Иванович, ни к кому не обращаясь, спросил:
- А не горька ли смородиновая?