"Артуро Перес-Реверте. День гнева " - читать интересную книгу автора

эмигрирует бесславно и доживает еще 14 лет в Париже. Его могила - на
кладбище Пер-Лашез между могилами Мольера и Лафонтена...
Что же, в своем "непатриотизме" он был и последователен, и предельно
искренен. Он действительно считал, что Испания получила шанс приблизиться к
Просвещению, избавиться от "варварского", "безвкусного", от тяги к
неправдоподобию и чрезмерности. Это он порицал в своих соотечественниках, в
пьесе-памфлете "Кафе" высмеивая реки крови, нагромождения ужасов и
чудовищные проявления жестокости, которой упивались зрители в пьесах его
противников. И вдруг все эти вымыслы стали явью: выглянув на улицу, он
увидел в жизни то, что ненавидел на сцене.
В "Дне гнева" Перес-Реверте не переписывает образ Моратина; нежелание и
невозможность принять сторону "кривой молочницы" против французских штыков
выглядят вполне логично.
А вот оценивая позицию Хосе Марии Бланко Уайта (1775-1841) он,
наверное, более тенденциозен. Журналист и поэт, священник, снявший сутану,
прославившийся как либерал и в дальнейшем как участник борьбы за
независимость, Бланко Уайт немало сделал для испанской культуры. Его "Речь о
поэзии" (1803), манифест романтизма "О наслаждении невероятным вымыслом"
(1821), знаменитые "Письма из Испании" (1823), опубликованные в Лондоне в
1823 году на английском языке, принесли ему заслуженную славу.
Из этих-то писем частично и берет Перес-Реверте свидетельство о
чувствах и поведении того, кого именует Пепе и расстригой. И уж совсем
горькая ирония автора звучит, когда речь заходит об Антонио Алькала Галиано
(1789-1865), который вскоре прославится как политик-либерал, участник
заговора генерала Риего, оратор-златоуст и критик, законодатель литературных
вкусов поколения 1830-1840-х годов. Акценты у Переса-Реверте ставятся так,
что возникает образ "барчука и чистюли", в котором "плебейский вид" и
"малопривлекательные лица" соратников погасили весьма слабый патриотический
порыв.
Дело в том, что "голодранцы" в тот день руководствовались
непосредственным чувством, "одной, но пламенной страстью". А люди культуры -
еще и доводами рассудка. Как бы там ни было, те, кто ассоциировался у них с
идеями Вольтера и Руссо, были им объективно ближе простолюдинов с
разверстыми ртами, перекошенными лицами, черными от пороховой гари руками
(такими их набросает Гойя в тот памятный день). И выбирать между своим по
духу и своим по крови оказалось нестерпимо мучительно.
Перес-Реверте, рисуя портрет народа-исполина, верен традициям Гойи и
далек от идеализации. Нерассуждающие, страстные, реагирующие спонтанно
участники уличных боев не соблюдают правил и законов ведения войны: маха
раскроит череп пленному французу, по врагу с белым флагом будет открыт
огонь.
Особая, пограничная ситуация, сложившаяся в этот день, смешает и
отменит привычные представления о кодексе чести, мужском поведении,
офицерском долге и присяге. Точнее, представления об иерархии ценностей и
запретов будут постоянно перетасовываться на наших глазах. И сильнее всего
окажется закон инерции бунта, нарастающего как снежный ком, мрачное упоение
мятежом. Поэтика Гойи как нельзя лучше подходит для того, чтобы живописать
эту поднятую "дубину народной войны" - наваху, молоток, страшные ножницы
торговки рыбой...
Ну что ж, таков и был замысел: демифологизация коснулась и сути, и