"Ася Пекуровская. Когда случилось петь С.Д. и мне (о С.Довлатове)" - читать интересную книгу автора

финно-угорском отделении). - А за рамками? - спрашиваю я.- Тоже нет.- На что
же вы надеетесь? - поддерживаю беседу. - Честно говоря, ни на что, хотя я,
при прочих скромных способностях и ординарной внешности, обладаю незаурядной
памятью. При благоприятном стечении обстоятельств мне не составит труда
удержать в памяти содержание этой книжки (откуда-то извлекается роман
Германа Гессе). Однако, не буду вводить вас в заблуждение, утверждая, что
моя память беспредельна: все будет бесследно утрачено в момент, когда зачет
окажется в книжке".
- Чего же вы ждете?- решаюсь я на своего рода мнение. - Подходящего
момента...Скажем, попадись мне сейчас Абелев или Азадовский, готовые
исполнить свой товарищеский долг перед Довлатовым и перевести прозаика Гессе
на доступный Довлатову, то-есть общечеловеческий, язык, буду считать, что
момент наступил. Тогда не пройдет и получаса, как я окажусь в вашем
распоряжении... (Тут Сережа делает паузу). - Разумеется, при условии, что вы
согласитесь провести эти полчаса здесь (взгляд падает на угол деревянной
скамьи университетского вестибюля) в тоскливом ожидании меня.
Зная немецкий язык в степени, достаточной для перевода сережиного
текста, я предложила свои услуги, которые были приняты с благодарностью
человека, у которого в последнюю минуту раскрылся парашют. Сережа внимал
моему переводу и следил за текстом с таким напряжением, как если бы он
взялся проглотить себе подобного гиганта. Полчаса спустя он появился,
помахивая зачеткой, и с улыбкой победителя бросил: - Вот так. Нам поставили
зачет. В наше настоящее ваш вклад оказывается первым. Люблю быть в долгу.
Хотя все происходило на моих глазах, поверить в то, что некая китайская
грамота, коей был для Сережи, согласно его версии, немецкий текст, могла
быть перенесена на камертонных вилках слуха, из одной комнаты в другую, как
нота "ля", было выше моих сил. Угадав причину моего недоверия (А что, если
он знает немецкий язык не хуже меня?), которое, по-видимому, застыло на моем
лице, Сережа сказал: - Разве я вас не предупреждал, что обладаю
феноменальной памятью? Чтобы поспеть за мной, вам может понадобиться золотая
колесница.
Шостакович пишет о феноменальной памяти Глазунова, который мог,
прослушав музыкальное произведение любого размера, тут же сесть и
воспроизвести его по памяти. Учитывая жанровый диапозон сережиных
возможностей, можно сказать, что его феномен был соизмерим с глазуновским.
Однако, в отсутствие Глазунова и Шостаковича эффект сережиной памяти не знал
себе равных. Конечно, помимо памяти, была сноровка. Представьте себе
великана с обманчивой внешностью латино-американской звезды, который
скользит по университетской лестнице в поисках приложения своих скромных
духовных и физических сил, и тут ему навстречу выплывает хоровод
восторженных студенток, проходящих, вроде меня, свой курс наук в
университетских коридорах. - Да это же Довлатов. Ведите его сюда!
Сережин аттракцион обычно начинался с воспроизведения по памяти
шестнадцати строчек незнакомого ему рифмованного текста, немедленно
протягивавшегося ему из разных рук и исполнявшегося в первозданности
оригинального звучания. Одаренный "повсесердно," ничуть не смущенный
всеобщим восторгом публики, Сережа тут же выражал готовность побеседовать с
аутентичным носителем любого языка без вмешательства переводчика. Ему
приводили аборигенов всех континентов: американцев, европейцев,
австралийцев, которых предупреждали, что им предстоит встреча с человеком,