"Рыбарь" - читать интересную книгу автора (Гергенрёдер Игорь)7.Пойти с Володей решилось человек семь-восемь. Он оправил гимнастёрку, прихватил винтовку – солдат, каких масса вокруг. На станции Самара – шесть платформ, откуда то и дело отходят составы с войсками. Около часа Ромеев и его команда ходили в толчее по платформам. Кое-кому это наскучило, с Володей остались четверо. Его шёпот заставил их замереть: – Определённо! – отчётливо и непонятно прошептал он, указал взглядом на высокую миловидную барышню в шляпке с вуалью, в перчатках. Она спрашивала офицера, какой полк погрузился в эшелон, куда следует. Ей нужно – объяснила – разыскать прапорщика Черноярова. Молодой офицер любезен. Хорошенькой незнакомке так приятно угодить! Мадмуазель не знает, в каком полку служит прапорщик Чернояров? – Ах… я не разбираюсь… кажется, в Шестом… Офицер улыбается: разумеется, мадмуазель и должна быть беспомощной в подобных вопросах. – Шестой Сызранский сегодня уже отправлен в оренбургском направлении. О, как жаль! Барышня расстроена. Прощается. Пошла. Ромеев "отпустил" её шагов на пятнадцать, неторопливо двинулся следом; спутники – за ним. Она, обронил негромко, уже им попадалась: на второй платформе и на четвёртой. – Правильно, – подтвердил Быбин, – припоминаю. Лушин с недоверчивостью возразил: – Барышень тут немало. – Ну, я-то не спутаю! – обрезал его Ромеев. Доказывал вполголоса: – Зачем ей: что за часть? куда? Офицерики рады потоковать: тетер-рева! И не вдарит в башку: не знаешь, в каком полку служит, чего ж спрашивать – какой полк грузится да куда едет? Мокрогубые! По виду, по обхожденью, она – ихняя. Каждый представляет свою: эдак, мол, и его бы искала. С того языком чешут. – В дружину сдать бы… – заметил Шикунов. Володя оборвал: – Погодь! Я взялся доказать – и я вам докажу безупречно! Не её одну подсёк. Ещё "лапоть" один тыкался… Послал Сизорина приглядывать за барышней, с остальными поднырнул под стоящие поезда. Вышли на третью платформу, потолкались. – Вот он! – бросил Ромеев. – Подходим неприметно, порознь. Пожилой бородатый мужичонка в лаптях, с набитой кошёлкой, маячил перед составом, на который погрузили сорокачетырёхлинейные гаубицы и упряжных лошадей. Подойдя к субтильному курносому юнкеру не старше восемнадцати, спросил: – Господин, это будет не Пятый ли полк? – Нет. – Сынок у меня в Пятом Сызранском. По своей охоте пошёл! А я на работах был в Мелекессе, не привелось и проститься. А добрые люди скажи: в Самаре ещё Пятый-то. Привёз, чего старуха собрала… – Пятый Сызранский полк – во Второй дивизии, – сухо сообщил юнкер. – А это какая? – Другая. – На Уфу едете? Я чего спрашиваю-то. Охота, чтоб сынку выпало – на Уфу. Там места больно хлебные. И коровьим маслом заелись. Вам, стало быть, туда? Счастье, коли так… Юнкер важно прервал: – Вы рискуете жизнью! – ему впервые выпал случай "сделать внушение". – Вы – в расположении Действующей Армии, здесь нельзя вести расспросы! Приехали к сыну, а ни его не увидите, ни домой не вернётесь. Вас могут р-р-расстрелять на месте! – Спаси, Святители… – мужичонка низко поклонился; крестясь, засеменил прочь. Ромеев послал Шикунова следить за ним. Пояснил: для "полного букета" надо еще "мальца" посмотреть – давеча приметил. Должен где-то здесь крутиться. "Мальца" нашли на шестой платформе. По виду – уличный пацан лет четырнадцати. Переминаясь с ноги на ногу, разговаривал с добровольцем, на котором военная форма висела мешком. Лет около тридцати, с интеллигентным лицом, в пенсне – по-видимому, учитель. Парнишка спрашивал его, указывая на эшелон с пехотой: – Дяденька, это на Уфу? Я батю ищу! Сказывали – его на Уфу. Какой полк-то? Мой батя в Сызранском… Доброволец вежливо ответил: полк – Седьмой Хвалынский, следует в сторону Оренбурга. – Не до Павловки? Сказывали, там биться насмерть будут. За батю боязно. Мать хворая лежит, какой день не встаёт… На плечо мальчишки легла рука Ромеева. – Здорово, Митрий! – Ванька я, – зорко вгляделся в незнакомого военного. – Отец, говоришь, следует на Уфу? А сам боишься, что его убьют под Павловкой. Направления-то разные. У паренька в руке – бумажный свёрточек. Протянул: – Крестик серебряный на гайтане. С иконкой! Святой Михаил Архангел! Мать наказала отца найти – передать… – Идём к отцу! Ждёт, говорю! – Ромеев взял пацана за запястье. Сообщил добровольцу: – Украл крестик только что. У контуженого взял обманом. Солдат в пенсне остался стоять – с выражением растерянного недоверия. Мальчишка пронзительно вскричал: – Люди добрые! Караул!! – тут же смолк от жгучей боли в руке. – Сломаю грабельку! – раздалось над ухом. Быстро шли сквозь толпу. – Воришка это! Воришка! – внушительно охлаждал Быбин тех, кто порывался вступиться. Ромеев велел ему отвести "шкета" к багажному помещению вокзала, ждать там. Лушина послал найти Шикунова: вдвоём они должны взять "лаптя", тоже доставить к багажному. – Я туда же бабёнку приведу! – шепнул Володя, побежал. От багажного вели троих. Хорошо одетая барышня возмущалась: – Позовите офицера! Это – своеволие пьяных! Мужичонка в лаптях молился вслух. Паренёк помалкивал. Спутники Ромеева с винтовками наперевес окружали группку, сам он шёл впереди с наганом в руке, покрикивал: – В сторонку! Контрразведка! Из вокзала запасным ходом вышли на мощёную площадку. От неё начинались тянувшиеся вдоль железнодорожного пути пакгаузы, сколоченные из пропитанных креозотом балок, обращённые дверьми к поездам. Позади пакгаузов неширокой полосой протянулся замусоренный пустырь. Железная решётка отгораживала его от палисадника и городских строений. На пустыре никогда не высыхали зловонные лужи, попадались трупы кошек, собак. Небольшая его часть посыпана песком. На нём темнеют круги запёкшейся крови. Одни чернее: кровь уже гниёт. Другие – свежие. – Двоих нонешних убрали, – сказал Шикунов, и все пришедшие посмотрели на стену пакгауза, густо испещрённую отверстиями: множество пуль глубоко ушло в толстые твёрдые балки. – Опомнитесь! Образумьтесь! – страстно убеждала барышня, сжимая кулаки в перчатках, вздымая их перед лицом. – Мой отец – большой начальник, глава земской управы! Вас неминуемо накажут, неминуемо… "Лапоть" заорал неожиданно зычно: – Православные, покличьте начальство! – он обращался к зрителям, что скапливались за оградой в палисаднике. К расстрелам привыкали, публика уже не валила – собиралась неспешно. – У меня сын в Народной Армии, сын свою кровь льёт! – мужичонка бросил кошёлку наземь, крестясь, упал на колени: – А эти меня убивают… Ромеев подмигнул Быбину, Шикунову, рявкнул на барышню и мужика: – Тихо, вы! С вами разберёмся. Но этого… – рванулся к парнишке, – мы сей момент… шпиона! – Ничем не виновный я! Сжа-альтесь! – Говоришь, крестик на гайтане… а?! Мать наказала отцу передать… а?! А чего ж сама, когда его провожала, не навесила ему гайтан? – Отец в прошлом годе ушёл от нас, – плача кричал мальчишка, – мать хворая лежит… – Год, как ушёл, а откуда ж ты знаешь, в какой он полк поступил? – От людей! Мы про него всё зна-ам… – На слезу бьёшь! – рычал Ромеев. – Мать хворая лежит, отец вас бросил… она его всё одно жалеет, гайтан передаёт… Определённо – на слезу! Под этим видом выманиваешь о войсках, шпионишь. – Потащил визжащего к стенке. – Дяденька, не на-адо! А-аай, не на-адо!! – Умр-р-ри-и! – Володя прицелился из нагана. – Стой, скажу! дай сказать… – мальчишка протянул руки, – вон она, – показал на барышню, – Антонина Алексевна: её слушаюсь! А этот – вишь, оделся! А то был в пинжаке, в сапогах… Ромеев опустил револьвер, левую руку положил "мальцу" на голову. – Не ври мне только. Где встречаетесь? – На Шихобаловской, в прачечной у китайца. Линьтя – его зовут. Дразнят: дядя Лентяй. А велено его звать: Леонтьев. Она – главнее. Меж собой её зовут: товарищ Антон. А этот – он недавно прибыл. Его зовут Староста. Быбин и Шикунов, переглянувшись, потрясённо молчали, держа винтовки так, точно вот-вот на них нападут. Они доверяли Ромееву, но что задержали троих не зря – в это верили не до конца. И вдруг – эти слова "шкета"… – Ложь! Мерзкая ложь! – остервенело кричала барышня: в голосе звенела сталь. "Лапоть" завывал: – Оговорил, беда-аа… Лушин пихнул его прикладом в живот, левой рукой толкнул так, что мужичонка, отлетев, упал набок. Ромеев спросил мальчишку: – Разведку собранную они как отсылают? Не с голубями? – С голубями! Пацан, постарше меня, с отцом занимаются. Отца по-чудному зовут – Алебастрыч. На Садовой, у Земской больницы живут. – Срочно надо в контрразведку, – с затаённым – от ошеломления – дыханием, со странно-умилённым видом выговорил Шикунов. – Это целое подполье работает… Задержанных повели. Женщина, охрипнув, со слезами ненависти выкрикивала: – Вы неминуемо заплатите! За меня есть кому вступиться… |
|
|