"Йен Пирс. Бюст Бернини" - читать интересную книгу автора

мрамора, купаясь в лучах полуденного солнца, покуривая и размышляя о
многообразии бытия. Нет, он вовсе не был солнцепоклонником - его вполне
устраивал цвет лица и кожи, лишенной всякого загара. Но того требовала
суровая необходимость, и пришлось пойти на это, даже рискуя заработать
морщины. Нынешние его коллеги косились на пачку сигарет с гримасой вампиров,
завидевших связку чеснока, и были готовы цитировать наизусть
лос-анджелесские законодательные акты о борьбе за чистоту воздуха, все, что
угодно, лишь бы выставить Аргайла на улицу. И это в моменты, когда он так
нуждался в успокоении и поддержке!
Впрочем, Аргайл не возражал, поскольку нервная и напряженная обстановка
в столь замкнутом пространстве вызывала у него приступы клаустрофобии. Он
находился в музее Морзби всего несколько дней, а запасы терпения уже были на
исходе. Хорошо знакомый римский синдром. Еще немного, и он, вне всякого
сомнения, начнет околачиваться возле туалетов, выпуская дым в вентиляционные
трубы. Но еще несколько дней продержаться можно.
Его часто заставали бредущим вниз, по роскошной лестнице с перилами
красного дерева, затем Аргайл толкал тяжелые двери из меди и стекла и
окунался в приятное тепло раннего калифорнийского лета. А потом ложился на
свою любимую мраморную глыбу, курил, наблюдал, как протекает мимо жизнь, и в
тысячный раз читал выставленное для прохожих объявление - последних,
впрочем, было не так уж много, ведь находился он в мире, где ноги наделены
чисто декоративной функцией. Музей изящных искусств Артура М. Морзби
находился в здании прямо у Аргайла за спиной и был открыт с 9 до 17 по
будням, и с 10 до 16 по выходным.
А перед Аргайлом простирался, как ему казалось, весьма типичный для
Лос-Анджелеса пейзаж. Белое здание музея и соседствующего с ним
административного корпуса отделялись от улицы широкой полосой ухоженного
газона. Поддерживать траву в таком превосходном состоянии были призваны
тонкие трубы, тянущиеся на тысячи миль и местами распускающие туманный
водяной веер. Повсюду растут пальмы, проку от них немного, только и знают,
что слегка покачиваются на слабом ветру. Вдали, по широкому бульвару с
болезненной медлительностью проезжают автомобили. С этого столь удачно
размещенного наблюдательного поста Аргайл видит все, кроме самого себя, ни
единого живого человека в поле зрения.
Нет, он мало обращал внимания на улицу, погоду и даже пальмы. Его куда
больше занимала жизнь вообще, как таковая, и это уже начало Аргайла
тяготить. Недавний успех вызывал весьма сомнительные чувства. Аргайл делал
над собой усилие, старался взглянуть на это под другим, более оптимистичным
углом. Ведь кто, как не он, только что сбыл Тициана одному клиенту за
совершенно немыслимую сумму, из которой ему (вернее, его нанимателю)
полагалось 8,25 процента комиссионных. Мало того, Аргайлу практически ничего
не стоило заработать эти деньги. Некий господин по фамилии Лангтон заявился
в Рим и заявил, что хочет покупать. Вот так, и не иначе. В музее Морзби
считали, что школа венецианцев шестнадцатого века представлена у них слабо и
для ее пополнения вполне можно приобрести хотя бы одного Тициана.
Впервые за все время Аргайл оживился и заломил для начала совершенно
немыслимую сумму. К его изумлению, Лангтон сощурился, кивнул и сказал:
"Идет. Это еще дешево". Очевидно, у него было больше денег, чем здравого
смысла. Но кто такой Аргайл, чтобы указывать ему на это? Лангтон даже не
торговался. Аргайл хоть и был доволен, но чувствовал себя несколько