"Йен Пирс. Перст указующий " - читать интересную книгу автора

столь не подобающая ее сословию. Эта тощая девушка держалась как королева и
двигалась с той грацией, какую мой отец уповал увидеть в моей младшей
сестре, ради чего потратил целое состояние на учителей танцев.
Я без особого интереса следил, как она твердым шагом прошла к
краснолицему джентльмену в дальнем конце залы, и лишь вполуха услышал, как
она назвала его "доктор", а затем остановилась перед ним. Едва она
заговорила, как он поднял на нее встревоженный взгляд. Я мало что уловил из
ее слов - расстояние, мой нетвердый английский и негромкость ее голоса не
позволяли уловить полный смысл, но из расслышанного я заключил, что она
просит у него помощи как у врача. Разумеется, крайне необычно, что
простолюдинка вздумала прибегнуть к помощи врача. Впрочем, я почти ничего
не знал об Англии, возможно, здесь это было в обычае.
Просьба была встречена неумолимым отказом, и это мне не понравилось.
Ну разумеется, напомнить девушке о ее месте - это вполне естественно.
Всякий благородный человек вправе поступить так, если к нему обращаются без
должного почтения. Однако нечто в выражении этого человека - злоба,
пренебрежение или что-то похожее - вызвало у меня презрение. Как говорит
нам Туллий: в подобных случаях благородный человек должен отказывать с
сожалением, а не со злорадством, которое более унижает говорящего, чем
служит уроком нарушителю благопристойности.
-Что? - сказал он, обводя залу взглядом, выдававшим опасение, что на
них оглядываются. - Уходи, любезная, и немедленно.
Она снова заговорила так тихо, что я не расслышал ее слов.
-Твоей матери я ничем помочь не могу. Ты это знаешь. А теперь, будь
так добра, оставь меня в покое.
Девушка чуть повысила голос:
- Но, сударь, вы должны помочь. Не думайте, что я прошу... - Тут она
увидела, что он непреклонен, плечи ее поникли под тяжестью неудачи, и она
направилась к двери.
Почему я встал, спустился следом за ней по лестнице и заговорил с ней
на улице, я не знаю. Может быть, во мне проснулся рыцарь вроде Ринальдо или
Танкреда, что было глупо. А может быть, мир последние дни обходился со мной
так жестоко, что я посочувствовал ее беде. Или под гнетом усталости и
холодного отчаяния я ощущал себя настолько приниженным моими невзгодами,
что даже разговор с такой, как она, был допустим. Не знаю, не знаю. Но я
нагнал ее и вежливо кашлянул.
Она обернулась, пылая яростью.
- Оставь меня в покое! - крикнула она свирепо. Видимо, на меня это
подействовало как пощечина; знаю, что я прикусил нижнюю губу и в изумлении
произнес "о!" на такой ее ответ.
- Прошу у вас прощения, сударыня, - добавил я на самом изысканном
английском.
На родине я сказал бы совсем другое: учтиво, но в выражениях, которые
показали бы, кто тут низший. На английском, разумеется, подобные тонкости
были мне недоступны; я знал только, как полагается обращаться к благородным
дамам, а поэтому и к ней обратился так. Не желая выглядеть
дураком-недоучкой (англичане считают, что иностранцы не понимают их языка
либо из-за глупости, либо из тупого упрямства), я решил, что мне лучше
сопроводить мои слова надлежащим жестом, будто я действительно счел ее
достойной такой politesse*. [Вежливость (фр.).] А потому, продолжая