"Ирина Павская "Джоконта" Мценского уезда " - читать интересную книгу автора

нижнем углу", - блеет дурным голосом подруга. - А дети только и мечтают
вырваться побыстрее из твоих культурных объятий и слинять в компьютерный
салон, чтоб заняться всякими "стрелялками-мочилками".
Я обреченно вздыхаю:
- Но ведь кто-то же должен сеять разумное, доброе, вечное.
- Нет, вы посмотрите на эту сеялку начала конца развитого социализма!
Не заглохни от голода, устаревший образец сельхозтехники. Знаешь, Сима, ты
точно не от мира сего. Одно слово - Серафима Шестикрылая.
Это Зойка мне такое прозвище придумала - Шестикрылая Серафима. В том
смысле, что я вечно витаю в облаках вроде ангела. И все-таки она в
воспитательных целях несколько преувеличивает. Я вполне научилась свои
полторы тысячи зарплаты примирять с действительностью. И если уж быть
честной, то я еще дважды в неделю подрабатываю в колледже культуры. Читаю
лекции по истории живописи.
Но сегодня мне к лекции готовиться не надо, а поэтому я самым
бесстыдным образом уже целых лишних двадцать минут нежусь в постели и
наблюдаю, как солнечный зайчик, пробившись сквозь неплотно задернутые
портьеры, весело скачет по стоящим на полке фарфоровым статуэткам. Эти
статуэтки - мое небогатое наследство. Они достались от мамы. Сколько себя
помню, статуэтки всегда были у нас, пополняясь то одним, то другим
экземпляром. Очевидно, таким образом мама пыталась хоть как-то украсить свою
трудную, не богатую впечатлениями жизнь. В детстве я любила перебирать эти
фигурки и придумывать разные истории. Но мама умерла несколько лет назад, и
с тех пор коллекция не пополнялась.
Зайчик медленно пополз по стене и замер в центре картины. Довольно
большое прямоугольное полотно висело прямо напротив кровати. Художник
изобразил кусочек весеннего леса. Ничего особенного: несколько прозрачных,
подернутых зеленью деревьев, то ли просека, то ли аллея, уходящая вдаль.
Однако картина странным образом завораживала, притягивала взгляд. Казалось,
изображенный пейзаж колышется, то растворяясь, то выплывая из нежно-зеленой
дымки. Голова начинала тихо кружиться, и чем больше человек смотрел на
картину, тем сильнее впадал в некий транс, схожий со сном наяву.
Окончательно зритель обалдевал, когда в правом нижнем углу полотна рядом с
росчерком художника он читал название работы: "Осень". И каждому новому
гостю приходилось рассказывать историю этого произведения.
Дело в том, что моя мама всю жизнь проработала фельдшером в
психиатрической лечебнице. Будучи от природы человеком мягким и жалостливым,
она всей душой сострадала несчастным, оказавшимся на ее попечении, и, как
умела, старалась облегчить их незавидную участь. Больные люди, насколько
могли в своем состоянии, платили ей привязанностью. Как-то среди ее питомцев
оказался художник, которого уже давно и безуспешно лечили от шизофрении. Все
время, кроме процедур, он тихо сидел в своей палате, не разговаривал, почти
ничего не ел и бесконечно рисовал. Краски, кисти, холсты ему бесперебойно
поставлял брат, поскольку при отсутствии оных художник впадал в страшное
волнение.
Мама, по своему обыкновению, очень его жалела и потихоньку носила из
дома пирожки и котлетки, пытаясь хоть как-то подкормить бедолагу. Больной
совершенно безучастно съедал кусочек, не выказывая при этом никаких чувств.
Но, видимо, что-то все-таки происходило в его бедной голове.
Вскоре больницу решили закрыть на капитальный ремонт. Часть пациентов