"Александр Павлюков. Эти дни " - читать интересную книгу автора

выхватываемая из чернильной ночи фарами нашего "уазика". Ослепленные ярким
светом, из желтого через черное и снова в желтое серебряными комочками
быстро прыгали маленькие тушканчики и тут же растворялись в песке.
Когда небо начинало светлеть, тушканчики исчезали и в утренней густой
синеве постепенно оживал рельеф пустыни, то ровный как стол, то слегка
всхолмленный. Если рассвет заставал нас на позиции, начинались суета и
спешка, и бывало, что счетверенные зенитные установки прикрытия вспарывали
светлеющее небо красными точками-тире трассирующих очередей. У людей нервы
были на пределе, и они стреляли по всему, что могло летать, или просто на
звук. Известно, что на войне самое страшное - ожидание, вот и мерещилась
всякая всячина, особенно первое время. Потом как-то привыкли.
Ракетчикам всё же было легче. После изнурительного ночного марша и
неразберихи первых часов они успокаивались и начинали обживать свой новый
дом. Через сутки вступала в железные уставные рамки обычная армейская
рутина, когда каждый знает своё место и чувствует локоть соседа, за
дежурством следует отдых, а за обедом - ужин.
Мы же то здесь, то там, и наш почти забытый палаточный уют казался
теперь недосягаемой роскошью, этаким волшебным восточным шатром, а домом
стал "уазик", забитый доверху всякой механической всячиной, захваченной из
бригады предусмотрительным Ахмедом.
Можно понять, как я обрадовался, когда один из батальонов отправили
строить сложную дорогу в горах километрах в двадцати по прямой от штаба
бригады. Учитывая, что батальоном командовал Фаиз, а может быть, именно
поэтому, туда уехал и Сами. Дивизиону нужно было срочно занять позицию на
горе, перетащив часть техники заранее, не дожидаясь окончания работ.
Титов хотел своими глазами посмотреть, как идут дела, но его неожиданно
вызвали к Главному, и он поручил это мне, а командир подкинул к нам в
"уазик" какое-то сложное оборудование для буровзрывных работ. Словом, такой
вариант устроил всех и меня тоже - было полезно сменить обстановку, и в
особенности пейзаж, уже много дней остававшийся предельно однообразным.
Дорога ещё раз подтверждала ненадежность и обманчивость прямых линий.
Если бы здесь был Титов, он бы уже сто раз проклял всё на свете, в
особенности штабных крыс, которые, сидя по кабинетам в уютно нагретых одним
местом креслах, наугад тычат в карту пальцами, изображая из себя стратегов.
И я бы был на его стороне. А теперь я наслаждался тишиной и суровым
безлюдьем, окружавшими меня.
Дорога немыслимо петляла, то карабкаясь вверх, то снова спустившись,
пропадала совсем, и мы ехали по ущельям вдоль русла давно пересохших рек,
оживавших теперь один или два раза в году во время дождей. Пейзаж был
фантастическим хотя бы потому, что оставался нетронутым со дня сотворения
мира. Он и притягивал к себе первозданной дикостью и одновременно пугал
хаотическим нагромождением внушительных глыб, гигантскими разломами,
обнажавшими разноцветные каменные породы. Казалось, что люди куда-то ушли,
растворились во тьме веков и, как тысячи лет назад, здесь хозяйничали только
солнце, ветер и редкие, но злые до бешенства потоки вспененной воды.
Мы с Ахмедом, не сговариваясь, облегченно вздохнули, когда, одолев
последний перевал, вырвались наконец на большое ровное плато, по которому
шла хорошо накатанная колея. Здесь по крайней мере были видны следы
человеческой деятельности. Кое-где на вершинах гор торчали антенны, радары
искали цель в бездонном куполе неба, а у подножия виднелись редкие палатки