"Александр Павлюков. Эти дни " - читать интересную книгу автора

Не будет здесь ни могилы, ни скромной пирамидки с красной звездой.
Только в памяти горстки людей сохранится это место.
Почетна слава героев известных, недаром их имена горят золотом
прижизненных и посмертных звезд. Бессмертна слава героев безвестных, кровью
сердца, верой и памятью близких живет её вечный огонь. Тебе не в чем будет
упрекнуть меня, Рафик, я буду приносить тебе цветы к Вечному огню на лучшей
площади Союза. Весной, когда напоенная нежными ливнями земля завяжет тысячи
новый жизней, я буду приходить туда и искать в огне твою искорку. И так
будет всегда, пока я жив, пока будут жить мои дети и дети моих детей!
- Это случайность, - Сами взял меня за руку, - но случайность
закономерная. Инициатива принадлежит им, и они используют это на сто
процентов.
Ужасно точно рассчитанное время и место удара. Разумом мы понимали, что
это совпадение - налет во время совещания в штабе, именно в штабе, а не в
блиндаже, но психологическое воздействие, если не сказать потрясение, было
сильным. Казалось, противник обладает всевидящим оком, точно зная каждый наш
шаг, и действует строго по выбору, намечая добычу покрупнее. Причем после
налетов на гражданские объекты он выбрал аэродром и штаб дивизии, и это уже
не могло быть случайностью.
- А что ты скажешь насчет ракеты?
Теперь, когда я своими глазами увидел этот, с точностью до метра
развороченный угол, в голову полезли невеселые мысли, и от скользкого
ощущения, что каждый наш шаг становится известным, мурашки ползали по телу.
- Ничего не скажу, - ответил Сами. - Подлецов и продажных шкур много, и
они исчезнут или попрячутся, как только переменятся роли.
- Поехали к себе, - сказал, выходя из штабного блиндажа, командир.
Темные очки закрывали почти половину его лица, и только крепко сжатый
маленький рот с побелевшими губами выдавал глубину его горя.
...Вечером мы сидели у нас в палатке перед стаканами остывшего чая.
Есть не хотелось, хотя Титов снова привез из города свои домашние
деликатесы.
Сами первый стряхнул с себя оцепенение.
- Расскажи нам про Рафика, Алеша.
Что я мог рассказать про Рафика? Что он из Азербайджана и закончил
Бакинский университет. Что он в совершенстве знал язык. Что он отлично пел и
играл на гитаре. Что в Баку его ждут невеста и мать. И что у него могли быть
дети, много детей, таких же хороших, как и он сам.
- Прости меня, Алеша, - сказал Сами, - я спросил так, потому что мы не
забудем его. Ты мне веришь, Алеша?
- Да, Сами, - ответил я, выходя из палатки. Мне хотелось побыть сейчас
одному, посидеть в темноте, привалившись спиной к ещё теплому от дневного
солнца стволу пихты.
Как бы я ни презирал мещанскую пословицу "Своя рубашка ближе к телу", я
думал об Ольге и Наташе. Скорбел о Рафике, а думал о них. Пожалуй, впервые
за эти дни тревога за близких, обычная, в общем-то, в подобных ситуациях,
превратилась в какую-то тупую, ноющую боль в области сердца. Жертвы до
сегодняшнего несчастья насчитывались сотнями, но для меня это были
абстрактные мужчины, женщины и дети, ничем со мной не связанные, но теперь,
когда погибли Абдель и Рафик, я почувствовал, как велика опасность, и
встревожился. В душе я осуждал себя за эту подлость человеческой натуры,