"Алексей Павлов. Отрицаю тебя, Йотенгейм! (Должно было быть не так, #2) " - читать интересную книгу автора

Огнями улиц озарюсь..."
Через месяц или через десять лет, но когда-нибудь вернусь же.
Жизнь в общей хате больницы Матросской Тишины потекла как золотая
осень, ярко, доброжелательно и спокойно; и все знали - это не надолго. Как
зацветшие в неволе цветы, мы, судьбою брошенные в четыре стены арестанты,
почти расслабились, наслаждаясь моментом, воспоминания о вольной жизни
зазвучали как легенды. Позже, выйдя на сборку, Валера ООР самым
положительным образом отзовется о проведенном времени, и сборка, как
мембрана, резонансом донесет нам его рассказы через вновь зашедших или
соседей. Саша-банк, неутомимый в разговорах, никогда не ругающийся матом
банкир, пришлет на хату через больничных шнырей фруктовую передачу с теплыми
пожеланиями. Многие будут вспоминать это время, а кое-кто, дай бог, уже и на
свободе. Время пришло, и хату покинули: Валера ООР, Миша Ангел, Малхаз,
Юра-наркоман, Саша-банк. Остались мы с Серегой, и не успели мы прислушаться
к зеленой тишине, как на продоле загремела музыка, раскрылись тормоза, и, с
орущей спидолой в руках, зашел новый полосатый - Серега. Покрытый синим
орнаментом наколок, Серега разухабисто расположился в хате и, первым делом,
изучил творческое наследие Юры-наркомана, а именно: съел одновременно
двадцать четыре колеса фенозепама, после чего хата забыла про сон.
Радиоприемник советских времен (а Серега с тех времен почти и не вылезает из
тюрем) исторгал такую музыку, что трудно было догадаться, почему ее не
слышат вертухаи. Если Серега, сверкая глазами, огромными как блюдца, хотел
справить малую нужду, то можно было предположить, что в каждом углу горит по
пожару, а пожарники уже приехали. В буйном недовольстве чем-то, Серега
разбил приемник об пол, хорошенько растоптал его и взялся ремонтировать,
потом опять разбил и поставил хату на уши. Перло Серегу четыре дня, в
течение которых он ловил такой ломовой кайф, что претензий к нему не было ни
у кого. Попросив его о какой-то мелочи, я услышал в ответ: "А я скажу, что
ты меня хотел убить". Об этом я рассказал ему, когда он протрезвел. --
"Правда, что-ли? - изумился полосатый. - Ты слышал?" - вопрос был
адресован моему соседу. - "Нет, я не слышал" - несколько неожиданно для
меня ответил мой старый знакомый. - "Заточку положи" - примирительно и
уверенно перешел в наступление полосатый. И впрямь, я подзабылся, разрезая
буханку хлеба: нельзя разговаривать, держа в руке нож. Но всем было ясно,
что я без претензий, и все тут же устаканилось. Тем не менее, эпизод
прозвучал как напоминание: осторожность - первое дело, поэтому я напрочь
отказался от заманчивой идеи добыть у адвоката денег, а у вертухаев бутылку
коньяку. Не успел Серега как следует протрезветь, как его из больницы
выписали. Ушел на этап и мой давний сосед, другой Серега. Я подогнал ему,
что мог, он мне оставил на память кружку, ручку которой оплел пластиковой
трубкой от больничной капельницы. Обменялись адресами. Бог знает, пригодятся
ли. Прощания скупы. Тот, кто уходит, чувствует дыхание судьбы и перемен.
Тот, кто остается - только судьбы. Прощание есть прощание - скорее всего,
навсегда. В хате стало неуютно, повеяло событиями, предчувствие которых
оправдалось сразу: хату заполнили новым народом, большинство из которых
оказалось наркоманами, и пошло, и поехало. Тут же нашлось лавэ, по всей
больнице, на тубонар, даже на общак, были разосланы малявы с призывом
откликнуться и прислать заразы. Кто-то откликнулся, деньги поплыли по
веревочным дорогам куда-то, и, как в сказке, из окошка приехала наркота.
Деловито и целеустремленно, кто-то что-то мял, разводил, выпаривал,