"Сергей Павлов. Пора договориться о терминах (Что такое научная фантастика?..)" - читать интересную книгу автора

предсказания будущего, по сути дела, является фактом
религиозно-мистической угрозы. То есть наличие грядущего в Апокалипсисе
было необходимо его авторам постольку, поскольку им было необходимо
высказать идею Великого Возмездия. Эту идею, само собой разумеется,
следовало отнести подальше - в будущую жизнь - по той простой причине, что
историческая обстановка, современная авторам откровений Иоанна Богослова,
не оставляла жителям ближневосточных провинций Римской империи надежд на
достаточно скорое избавление от векового гнета. Другими словами,
религиозно-фантастические "предсказания судеб человечества и мира"
появились на пергаментах Апокалипсиса не потому, что авторы ставили перед
собой целью футурологические изыскания, отнюдь. Те из читателей, кому
довелось ознакомиться с откровениями Иоанна Богослова, знают: основной
акцент в этой уникальной по своим художественным достоинствам книге сделан
на антагонизме праведного и греховного. Суровая непримиримость к порокам
общества, крайнее недовольство состоянием общественных отношений и отсюда
- мрачно-мстительный характер пророчеств, угроз. Ужо погодите, будет вам
кара! Будет голод, мор, война, конец света, Страшный суд - вот что вам
будет за все ваши несправедливости, за вашу неправедность!.. Правда, перед
"концом света" обещано "тысячелетнее царство божье на земле"- для
праведников, разумеется. Этакая тысячелетняя передышка перед Страшным
судом. Идея Страшного суда - идея кладущего конец всему сущему на земле
божественного акта - фактически лишает человечество будущего. На Страшном
суде души людей подлежат окончательной сортировке: одни - в эмпирей для
вечного блаженства, другие-в преисподнюю на вечные муки. Там и там -
вечная статика, полная невозможность каких-либо перемен. Поэтому вряд ли
Апокалипсис создан с целью зондажа грядущего пытливой мыслью. Скорее - с
целью как следует припугнуть кого нужно. Понятно, это не одно и то же.
Литература новых представлений о грядущем, совершенно очевидно, могла
возникнуть только в эпоху достаточно существенных изменений облика мира за
время жизни одного лишь поколения людей. Естественно, мера достаточности
такого рода изменений четко коррелируется с образовательно-культурным
уровнем различных слоев населения. Даже в середине прошлого века она была
чрезвычайно неодинакова для, скажем, полуграмотного российского
крестьянина, с одной стороны, и, с другой - для писателя В. Ф. Одоевского,
раньше Ж. Верна ощутившего потребность приступить к созданию
научно-фантастического романа (этот роман под названием "4338-й год", к
сожалению, не был окончен). Высокообразованному, проницательному и хорошо
информированному человеку было, бесспорно, легче уловить биение пульса
нового времени (этим же, кстати, объясняется феномен еще более ранних,
"дожюльверновских" научных фантастов - Т. Кампанеллы, И. Кеплера и др.).
Но с каждым годом темп изменений привычного облика повседневности нарастал
буквально по экспоненте: уже сын потревоженного нами для сравнения
сельскохозяйственного персонажа располагал информацией о железной дороге,
паровозах, локомобилях, дагерротипии, телеграфе, пароходах и, главное, - о
машиностроительных заводах.
А внук? Внуку пришлось иметь дело с автомобилями, тракторами, аэропланами,
кинематографом, беспроволочным телеграфом, а во время службы на флоте - со
сложнейшими механизмами, электромашинами и меха-ноавтоматикой броненосцев
и подводных лодок. Техника в союзе с наукой обеспечила условия полной
победы крупной машинной индустрии, попутно обострив социальные