"Олег Павлов. После Платонова" - читать интересную книгу автора

Платонов не поверил в воскрешение через смерть. Платонов, осознавая мир как
творение и присутствие в нем высших сил, не поверил в отцовство Бога.
Природа, космос, ребенок - священный круг платоновской прозы. Но в этом
круге мироздания пусто место Бога. Идея воскрешения погибших, восстания
человека из царства мертвых внушена Платонову не верой в Бога, а неверием в
его отцовство над природой и людьми. Воскрешающая сила по Платонову -
любовь, но опять же не к Богу. Это любовь, исступленно не признающая смерти,
то есть природное вживание в сотворенное твой же любовью существо. Платонов
говорит, что вечна любовь матери к своему ребенку и неистребима никакой
силой. Также понимает он любовь, как вживание души Отца в душу Сына. Рушит
эту в е ч н о с т ь л ю б в и не смерть как таковая, а посыл волевой к
смерти. Отец не может послать на смерть, если любит своего Сына, воскрешение
же из мертвых невозможно без любви. Платонов вдохновляется самой идеей
воскрешения, отцовской по своей сути, и верит в ее действительность, в
дарованную после смерти вечную жизнь, как в посыл любви. Ему было страшно,
что перерождаются природа и человек, исчезая как источники любви. И все уже
творчество Платонова - есть преодоление этого страха, по сути, страха
смерти.
Платонов писал о смерти. Так как смерть не может быть безлична, то
писал о смерти человека, коровы, растения - живого существа: что было
смертно, то было для него, парадоксально, и живое - одушевленное отцовской
любовью или детской слабостью страдания. Платонов заворожен не самой
гнетущей картиной умирания, а смертью как трагическим преображением вещества
существования, то есть живого, и все его герои также находятся в этих
странных - завороженных, медленных отношениях со смертью. Духовно он следует
этапами смерти, одолевая главные ее состояния для человека: свидетеля чужой
смерти; утрачивающего любящего или любимого; расстающегося с родным
существом; умирающего в силу естественного прекращения сил или испытывающего
суицидную тягу к смерти; идущего на смерть как на воинский подвиг;
приговоренного к смерти и ждущего казни; новорожденного на свет в природной
мене со смертью... Последнее стало фабулой "Счастливой Москвы" - эпилогом к
великой личной теме.
Толстой и Достоевский таили в себе страх как сомнение, только давая
понять, что место любви к Богу в человеческих сердцах опустело и душа без
любви влечется к преступлению, но любовь убита в человека ни чем иным как
испытанием справедливости мира Божьего, по сути - испытанием веры. Эта
недосказанность предвосхищала неизбежное появление в России того, кто должен
был все досказать. Наступивший век давал своей стихией невиданную свободу
новому гению и готов был к откровению о начале апокалипсиса. Из отмеченных
избранничеством Платонов выдержал все простые, но и неимоверные тяжкие
испытания: он не предал самого себя и не зарыл в землю написанного - тот,
кому дано было ощущать всю меру страха, оказался не сломлен и не разрушен
страхом. Гений же апокалипсиса и должен был - преодолеть Страх.
Читая, мы изучаем книги, только если в них заложено некое задание.
Каждая книга содержит какое-то знание о жизни, но не каждая содержит в себе
задание. Проза Платонова есть главный рассказ о бытии человеческом, но в ней
нет самого библейского задания, так как это рассказ о жизни человеческой без
Бога. Это откровение - но весть не о будущем, а уже о начавшемся: о
вступлением в действие тех сил, которые обрекают человечество на умирание.
Сегодня, однако, внушается, что проза Платонова - это языковое