"Олег Павлов. Русский человек в XX веке" - читать интересную книгу автора

лиловая собачка - она на другой день конвой догоняет, объявляется живой.
Но Толстой глядел на Каратаева и вполне серьезно. Мгновениями ясно
чувствуешь этот его серьезный, страждущий взгляд, который он только прячет в
иронической усмешке. Говорить аристократу о любви к мужику в середине
девятнадцатого века надо осторожно, с усмешкой - Пьер различает Каратаева в
полутьме барака по запаху, и так вот, по запаху, и различали тогда мужицкую
Россию: Толстой усмехается, обманывает для приличия "собачонкой", чтобы не
шибало в нос и не отвращать от чтения, а сам до неприличия любуется этим
русским мужиком - язычеством его, как молится Фролу и Лавру на "лошадиный
праздник"; мудреным словесам; безвинными его страданиями... Он любуется
праведником, какие есть в народе и на которых, должно быть, стоит Россия, но
нет их в его дворянском непростодушном сословии.
Вcе сословия в России кормятся от плоти этого праведника: эту пасху
мужичью и празднуем мы с Толстым. На жертвенной крови русского мужика - и
покоится основание нашего мирозданья. Волей-неволей, но Толстой возводит в
Каратаеве этот храм - храм мужика-на-крови, в котором скоро не усмотрит он
места и для Бога. А по Евангелию от Толстого - верует русская интеллигенция.
Верует то особенное сословие людей, которое взяло на себя добровольно миссию
служения о б щ е м у, то есть в конечном счете самому безлично-общему, что
только есть в России - не принадлежащему самому себе н а р о д у.


Многое в "Одном дне Ивана Денисовча" совпадает деталями, обрисовкой,
обстоятельствами с толстовской легендой о Платоне Каратаеве, так что порой
кажется, что совпаденья направленны, сознательны. Однако здесь и важно
отделить сознательные совпадения в Шухове и Каратаеве от бессознательных -
того, что есть в таком герое уже даже не типического, а архетипического
(ведь это, повторимся, а т о м человека, то есть не тип, из жизни взятый, в
жизни подсмотренный да обобщенный - это архетип, обобщенное природой,
историей).
Архетипическое, бессознательное совпадение - в обстоятельствах. Это
главное обстоятельство - б а р а к. И с Иваном Денисовичем Шуховым, и с
Платоном Каратаевым знакомимся мы в бараке. Этот человек, на которого каждый
из своего века глядели Толстой и Солженицын - был не подневольный, не просто
угнетенный, а заключенный, лишенный свободы даже в передвижении. Заключение,
барак, такая вот несвобода, превращающая людей в одну сплошную безликую
массу сдавленных друг с другом тел - это среда, где и высекется из массы
атом человека, который, по Толстому, не мыслит себя отдельно, а имеет смысл
только как частица целого, так что "каждое слово его и каждое действие было
проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнью"; а по
Солженицыну - не верит ни в рай, ни в ад, считая их обманом и, не желая
жизни вечной, бессмертия души, не понимает своего интереса в жизни, кроме
исполнения самых простых нужд, так что "он не знал, хотел он воли или нет".
Этот человек в заточении обретал самого себя и неожиданно раскрывался в
природных своих чертах - в сырости бараков прорастало семя, что должно было
прорасти, будь ему земная-то жизнь волей. Этот человек абсурдным образом
омужичивается именно в бараке, в неволе. А прорастало в нем семя
христианское-крестьянское, но по-рабски уродливое. Рабство дало ему лживую
свободу, безысходную свободу, свободу тайного действия. У Достоевского в
"Записках из мертвого дома", где в подземелье каторги обнаруживает он