"Олег Павлов. Метафизика русской прозы" - читать интересную книгу автора

критического исследования: писали кто хотел и что хотел, а критика теряла
свою научность. Во-вторых, литература рассматривалась вне понятия эволюции;
поначалу в неподвижной художественной системе просто пытались создать новую
иерархию, но в конце концов вымучился образ нашего постмодернизма,
совершенный и доконченный плод нашего отрицания или - в другом случае -
недопонимания.
Наталья Иванова в бытность свою литобозревателем журнала "Столица",
кажется, первой предположила, что будущее современной литературы - в
разделении на высокий и низкий род. О высоком так и оставалось без
объяснений. А из сказанного о низком возможно было понять, что этот род
овеществлялся у нее англоязычным популярным романом; у нас помянула Бахыта
Кенжеева, найдя схожесть. Под низким родом у Ивановой отчетливо
подразумевалась литература завлекательная. Похожую мысль в то же время и в
том же журнале развивал Сергей Чупринин, говоря о "нечитабельности"
современной литературы и приводя обнадеживающие примеры, "Желток яйца"
Аксенова и прочее, где бы писатели задавались целью преодолеть равнодушие
публики. Чупринин усиливал свои доводы еще тем, что и Достоевский писал
детективные романы, и Булгаков писал романы, так сказать, фантастические;
ну, уже и возможно понять, что имелось в виду.
Бессмысленно было указывать лично Чупринину на то, что Достоевский
писал все же психологические романы, равно как и Булгаков был автором
поэтической по своему существу прозы, а не фантастики,- это хорошо ему
известно. Дело тут в переустройстве понятий. Иначе сказать, завлекательность
начала казаться с некоторых пор литературно значимой, а вот психологичность
и поэтичность - нет.
Иванова и Чупринин - одни из тех, кто взялся раскачивать столпы
советской литературы. Ударив по "генералам", по Марковым и Проскуриным, они
и разрушили советскую иерархию, что понятным образом привело их к
необходимости противопоставлять разрушенной новую,- вот и возвеличивался
Рыбаков. Но советская иерархия - если не писателей, то художественных
ценностей - была во многом и отечественной. Не позаботившись о ее
преемственности, сохранении, послесоветская критика еще раз обнаружила, что
эволюция, художественное развитие понимаются ею не иначе, как простая смена
мест и понятий: якобы искусство подчиняется ходу истории. Поэтому заодно с
пресловутыми "литературными генералами" неожиданно утратила свой былой дух и
культурная среда. В этой новой среде добротный реалистический роман вязнет,
утяжеленный грузом якобы допотопных ценностей. Явление художественного
реализма даже вызывает у Ивановой удивление, когда она отзывается на роман
Олега Ермакова: ей казалось, что на реализме уже была поставлена точка. А
вот не удивление, но признание Чупринина ("Советская литература" за 1990
год, самое время пришло): "Уходит мессианское планетарное имперское
сознание, а вместе с ним уйдет и литература Больших Идей, литература Больших
Задач. Привыкнув за долгие десятилетия, а возможно, и за столетия либо быть
властительницей дум, либо по крайней мере претендовать на эту престижную
роль, литература обречена на свыкание с гораздо более скромным уделом...
Боюсь, в прошлом и традиционная "литературоцентричность" отечественной
культуры, когда литература подлинно была "нашим всем". ...Теперь же она,
похоже, станет только литературой. Не скажу, что я этому рад. Но... Такова
реальность, и прятаться от нее опасно".
Так нам становится понятной, так сказать, личная драма послесоветской