"Олег Павлов. Карагандинские девятины (про войну)" - читать интересную книгу автора

это могли быть когда недели, а когда и целые месяцы, - глухой жил со своей
бабой в поселке городского типа и только навещал для порядка неблизкий
полигон, а солдат безвылазно и летом и зимой сидел в голой дикой степи и
караулил ветер. Всех своих солдатушек отеческий Абдулка любил и помнил как
сыновей, каждый из которых, когда приходило время расставания, всегда
становился для него последним. Странные были они у него - все равно что
хозяева всего того, чем он лично командовал едва ли целый месяц в году. Они
попадали к нему на полигон одинаковые - чужие, озиравшиеся в степи как
обреченные, но и уходили от него спустя годы, неотвратимо сменяя друг дружку
на этом посту в степи, тоже очень похожие - родные, с просветленностью
старцев в глазах, иные побеленные в двадцать своих лет сединой. Вот по осени
отняли еще одного, демобилизовали. Должен он был давно отправиться домой. Но
отеческий Абдулка не мог отпустить сынка просто так: вздумал одарить вечным,
из железа, зубом.
Взрыв, собственный душераздирающий вопль, вид крови, что лилась из ушей
- все ужасное, что случилось когда-то на полигоне - так напугало и
растрогало Абдулку, что после всякая всячина производила на него именно это
впечатление вечности. Металлические зубы он вставлял себе и в прошлом, даже
один золотой, но никогда не задумывался о том, что они останутся и после его
смерти. Что их, например, найдут в его могиле хоть через тысячу лет.
Трогательное и пугливое желание иметь в себе что-то вечное побудило Абдулку
вставить себе железные зубы взамен здоровых, после чего только и было в его
жизни гордости, что эти, даже нержавеющие кусочки вечности, лучисто
блестящие на солнце, когда контуженный гневался или улыбался во весь рот.
Одарить своего последнего сынка таким же зубом - было для него как поделить
на двоих это торжество человеческой жизни. "Без зуба ты какой человек? Так
себе человек, прах от праха, песок, дунет ветер - и разлетишься!" - громко
голосил Абдулка; как и все глухие, он не слышал того, что произносил, и
голос его выходил наружу, будто из репродуктора.
Солдат не упрямился и верил, что контуженный желает только добра.
Абдулка заявился к Институтову с тушкой ягненка, обернутой поленцем в
мешковину, - такое щедрое подношение совершил он добровольно и только по
своей же наивности. Институтов умаслился бы и от вида бараньей ноги, но
Абдулка уже так сильно тосковал по родному солдату, что никакая другая сила
или здравый смысл не могли бы его заставить умерить свое жертвоприношение.
За спиной отеческого Абдулки, будто чем-то провинился, наряженный в
парадную форму, стоял тот самый солдат. Он походил на большого ребенка, что
пребывал в растерянности с тех пор, как родился на свет. При нем был
документ, удостоверяющий личность защитника родины, сорок пять рублей
денежного довольствия, только полученные в полковой бухгалтерии, и
предписание, дающее право рядовому Алексею Михайловичу Холмогорову на
плацкартный билет в любой конец широкой необъятной страны.
Все смекая, практичный начмед не расхваливал щедрость души Абдуллы
Ибрагимовича, но божился вставить солдату на самом видном месте самый лучший
железный зуб, что будет с ним воедино до смерти. Абдулка верил так легко не
слову этого человека, а закону жизни человеческой, которому сам подчинялся,
как муравей, и нарушить который, будучи человеком, мог бы, только получая
тут же взамен какое-то смерти подобное наказание. Согласно этому закону,
которому подчинялся, как муравей, Абдулка, никакому человеку на земле -
другому такому же муравью - не дано было его обмануть, если взял тот за свою