"Олег Павлов. Эпилогия" - читать интересную книгу автора

всему миру читать лекции о "русском виртуальном реализме".
Та программа, что у меня,- уже давно дура, да такая дура, что умные
программы в редакциях не могут написанное расшифровать. Нужен "виндоуз", у
всех давно кругом "виндоузы", и что ни год новые да новые, а я боюсь их -
не хочу того менять, к чему, как к своим рукам да глазам, привык. Моему
компьютеру, что стоил столько денег,- нынче грош цена, его не возьмут даже
на детальки. А сохрани я пишущую машинку с бухгалтерской кареткой, то на лом
бы только и пошла, даром, что ли, теперь каждый второй бухгалтер под статьей
ходит, какие там машинки... А тут и голос дедушкин: "Хватит, говорю ж тебе,
людям брехать!" Но я ему в ответ: "Так я ж, дедулечка, про себя... Я ни у
кого ничего не отнимаю... Что же мне, до самой смерти ждать?"

По дороге из Юрятина, в поезде, когда возвращался в прошлом году с
какой-то литературной конференции, на подъезде к Нижнему Новгороду
приснился сон. Хожу по комнатам квартиры, очень напоминающей дедовскую в
Киеве, но и чужой, новой. Вижу деда. Он сидит в кресле, насупился и молчит.
У меня он угрюмостью своей вызвал робость. Кажется, бабка ходила по
комнатам, стыдила меня, что я с дедом по-людски не поговорю. Дед вдруг не
вытерпел - и мы крепко-крепко обнялись, а потом он повел меня по квартире
и стал жаловаться как родному: сказал, что очень хочет, чтоб купили ему
унитаз, и рассказывал какой - пластмассовый, превращающий все якобы в
порошок, ну, словом, чудо техники, отчего я понял, что это должен быть
биотуалет. И что-то детское, щемящее было в его желании иметь то, чего даже
в глаза не видел, о чем только слышал - как у ребенка, что мечтает об
игрушке... Но тряхнуло, наверное, вагон - и я очнулся. Поезд не двигался. В
запотевшем оконце, как в аквариуме, был виден безмолвный кирпичный замок
станции, погруженный в ночь, и проплыл одинокой рыбкой, золотясь под
фонарями, какой-то маленький человек. Уснул я, когда поезд наконец пустился
стрелой в свой прямой кромешный полет, но до самой Москвы сон этот так и не
возвратился; не возвращается и по сей день.