"Константин Паустовский. Письма (Собрание сочинений, том 9) " - читать интересную книгу автора

ярко-ярко-красное. Я разрезал ему сапоги. Кровь лилась мне на руки, на
куртку. Обе ноги перебиты, из ран текла каша из мелких раздробленных
костей. Все просил пить, метался. Тоже умер скоро и тихо. Третий -
студент - тоже смертельный. Его перевязали, думали спасти. Подали грузовой,
военный автомобиль - перенесли студента и еще двух девушек, раненных в
ноги. Когда я вышел из халупы мыть руки, они все были в кровяной корке.
Кровь расползлась по брюкам широкими пятнами, стало страшно. Закружилась
голова. Несколько спустя я чувствовал, что еще немного и я сойду с ума и
закричу дико и страшно. Странно, несколько мгновений мне казалось, что я
уже сошел с ума, что какая-то страшная тяжесть давит мне на мозг и у меня
мутится рассудок. Но напряжением воли я заставил себя идти, не упасть. Это
скоро прошло. Почему-то я подумал, что Вы должны быть здесь, что Вы здесь -
было такое ощущение, словно Вы стоите где-то вблизи, словно я вижу Ваши
глаза.
Везли их медленно и осторожно по улицам города. Появились любопытные,
бежала детвора. Привезли на поезд, в перевязочную. Приготовили все к
операции. Внесли студента. Хотели переложить его на стол - по началась
агония. Впрыскивали камфору. Ничто не помогло. Умирал он долго, и все время
в перевязочной стояла глубокая тишина. Была Map. Сев., Агриппина Семеновна,
Таня и я. Умер он у меня, в перевязочной. У него было удивительно красивое,
хорошее лицо. Закрыли его простынями и унесли. На полу осталась лужа крови,
которую я но могу отмыть. И сейчас, когда я сижу вечером в перевязочной и
пишу Вам, мне жутко войти в операционную, потому что на дорожке большое,
темное пятно. Девушек перевязали и отправили в Дембицу па автомобиле.
Работали все наши изумительно - хорошо, спокойно и ласково.
Умерло трое, все из одной и той же интеллигентной семьи. Мать
прибежала, когда они уже умерли.


8

Е. С. ЗАГОРСКОЙ

23 мая 1915 г. Ходынка. Лагерь
Прости, моя нежная. Я так долго молчал. Но не хотелось писать о
мелочах, не хотелось писать о том, что со мной, пока не закончится во мне
этот глубокий перелом, которым я последнее время жил.
Сейчас я в лагерях па Ходынке. Уже вечер. Цветет сирень. Я один,- брат
ушел куда-то, и мне так хочется писать тебе.
Ехали мы с Генрихом безалаберно, но интересно. Начали с того, что сели
не на тот поезд. Завезли нас в Коренную пустынь около Курска. Здесь мы
четыре часа томились на маленькой станции, бесконечно долго пили чай в
буфете, собрали около себя толпу богомольцев, смотревших на нас с
благоговением, словно на выходцев с того света. Было холодно, и в полях
умирал закат, бледный и кроткий, какой-то чужой закат.
Вернулись в Курск поздней ночью. Ночью же выехали в Брянск. На
вокзалах, в вагонах нас изводили расспросами. Бабы охали и жалели.
Бледпые-то какие, милые. Должно, страстей навидались. Древние старики
похлопывали нас по плечу, называли "сынок", благодарили. Было много
простой, мужицкой ласки.