"Тим Паркс. Дорогая Массимина (Дорогая Массимина #1) " - читать интересную книгу автора

тягой к надежности и основательности. Именно такую работу он и должен был
получить по справедливости. Человек его способностей!
Моррис был в бешенстве. Черт возьми, да кому захочется женится на этой
конопатой тупице! Да ни один мало-мальски разумный человек! Чтобы ко всем
прочим неприятностям терпеть кислых до оскомины своячениц!
Он прошел в ванную и взглянул на себя. Покрасневшие глаза,
взъерошенные волосы. Моррис! "Подает надежды", - так всегда помечали его
школьные сочинения, доклады, университетские работы. Вот вам и все надежды!
Намеренно неторопливо он разделся догола и внимательно изучил свое
отражение, это тощее, двадцатипалое, члено-мошоночное отражение. Подающий
надежды! Его переполняли жалость к себе, невыносимое страдание. Никогда
прежде он не испытывал такую острую боль от неудачи. Битый-перебитый...
Моррис внимательно смотрел, как в уголках покрасневших глаз собираются
слезы. Высмеянный и поверженный. Почему?! Он взял бритву "Филипс" с
плавающими лезвиями и срезал с руки кусочек кожи. Медленно выступили яркие
бисеринки крови, превратились в тонкий ручеек. Моррис лег на холодный пол и
закрыл глаза в ожидании тьмы, где ничего не надо делать, где никого нет,
где нечего больше ждать и не на что надеяться.

Глава четвертая

Когда отец ее бил, она приходила к Моррису в кровать. Она прижимала
его к груди, целовала ему волосы. Даже не верится, что воспоминания могут
быть такими слепяще яркими. Она была удивительно душевной. Пусть и
туповатой. О скольких людях можно сказать, что они удивительно душевны? И
не просто душевны, а великодушны, жертвенны, покладисты... Наверное, все
эти качества как-то связаны с тупостью. Самое странное - ровно то же самое
можно сказать и о Массимине. Жертвенная овца, что покорно брела на
заклание, - вот кем была мать. Она ведь никогда не понимала Морриса.
Никогда не сознавала - даже забираясь к нему в кровать и обхватывая его
теплыми руками, даже прижимая к груди в пароксизме материнской любви, - что
Морриса гложет стыд из-за слов, которыми награждал затем его отец, не
сознавала, что сын стесняется ее и мечтает, чтобы она ушла.
Вспоминая о большом теле матери, о ее тепле и запахе, о влажной коже и
несвежем дыхании наутро после совместных ночей, не частых, но и не редких,
Моррис захлебывался стыдом и чувством утраты. Когда мать умерла, ему, в
конце концов, стало легче и проще.
Ее фотография стояла на тумбочке у кровати. Это от матери он
унаследовал прямой нос и светлые волосы, но она была женщиной в теле,
полной, если не сказать мясистой, и от этой мясистости тянуло запахом
неудачи, слабодушия; большие покорные глаза, неуверенно подрагивающие
ресницы и сеточка мелких морщинок, появившихся уже в тридцать восемь лет,
говорили о бесхарактерности. Морщинки возникли вовсе не оттого, что она
слишком часто улыбалась. О таких людях, как его мать, не знаешь, что и
сказать.
Возможно, он действительно был в нее влюблен. Хотя Моррис считал
ерундой фрейдистские штампы, низводящие личность до животного детерминизма.
Если он ее и любил, то вовсе не из-за эдипова комплекса. Нет, он любил ее
за безоглядную доброту, за бездумное и слепое великодушие (к гнусной
скотине папочке!), за то, что она с невероятным смирением приняла выпавший