"Михаил Пархомов. Мы расстреляны в сорок втором (Повесть о мужестве)" - читать интересную книгу автора

Я задумываюсь. С какой-то особой радостью брожу по длинным и темным
корридорам своей памяти. Заглядываю в самые глухие закоулки. Тревожусь
невесть отчего, о чем-то грущу...
Вот мне четырнадцать лет. Ребята, которые постарше, уезжают в Донбасс,
на Магнитку, на Днепрострой, и мы провожаем их с завистью. Всюду перед
глазами две огромные цифры: "518" и "1040" - плакаты напоминают о том,
сколько заводов и машинно-тракторных станций должно быть построено в первой
пятилетке. Затем появляется новый призыв: "Пятилетку - в четыре года!"
Этот призыв обращен и ко мне, ведь я уже работаю на заводе. Правда, это
маленький экспериментальный завод, но мы выпускаем компрессоры. В нашем цехе
стоят строгальные, револьверные, токарные станки, старенькая "козочка"...
Домой я приношу первую получку - двадцать пять рублей. Всюду меня
подстерегают соблазны: папиросы "Раскурочные" в мягкой упаковке стоят
восемнадцать копеек, билет в кино - полтинник, а пирожные, как сейчас помню,
продают по двенадцать копеек за штуку, но я приношу домой все деньги до
последней копейки.
Кстати, сколько пирожных можно съесть в один присест? Десять? Двадцать?
Однажды я поспорил с приятелем, что одолею две дюжины. Уговор был такой: кто
проиграет, тот платит за все, в том числе и за угощение товарища.
Ну и смеху же было! В кондитерской стояли мраморные столики. Нас
окружила толпа. Девушка, смеясь, принесла противень. Довольно бодро я одолел
первый десяток. Потом поперхнулся. Пришлось глотать через силу. До этого я
никогда не думал, что крем для пирожных готовят из сливочного масла и что
масло может быть таким горьким.
Я, конечно, проиграл. И долго потом не мог смотреть на пирожные с
кремом.
Когда это было? Кажется, что совсем недавно. Была ранняя весна. В тот
год река вышла из берегов. От края и до края полая вода была плотной, крутые
волны шумели слитно, без радующих глаз светлых всплесков, которые наблюдаешь
на Днепре в жаркие летние месяцы. Река превращала бревна в щепки, смывала
дома. Вижу: плывет, накренившись, крестьянская хата; высунув голову из-под
соломенной стрехи, устало и безнадежно мычит теленок. Залило половину
Подола, и несколько суток я не спал, спасая людей.
Подол... На нашем заводе в инструменталке работала веселая, озорная
дивчина. На ней были белые резиновые тапочки с голубым кантом, бумазейная
блузка, сколотая на груди костяной брошью с изображением "Ласточкиного
гнезда" и надписью "Привет из Крыма". Она любила смотреть с Владимирской
горки на огни ночного Подола. Я же всегда сопровождал ее. Не сразу я
обнаружил, что она строит глазки не мне одному.
А когда это случилось, я, вооружившись перочинным ножом, вырезал на
садовой скамейке сердце, пронзенное стрелой навылет.
Где она сейчас, эта девушка Клава? Где теперь мои друзья? Живы ли,
по-прежнему ли ходят по киевским улицам? Кое-кто, надо думать, застрял в
Киеве...
А что происходит в Киеве? Как там живут люди? Вести оттуда скудно
проникают к нам в лагерь. Говорят, Крещатик разрушен. Нет цирка, нет "5-го
Госкино"... Ходят слухи, что во Дворце пионеров немцы устроили офицерский
клуб...
Уже сизеют неяркие зимние сумерки, и я прощаюсь с прошлым. С трудом
переставляю одеревеневшие ноги. Надо возвращаться в клуню. Обо мне