"Вера Федоровна Панова. Собрание сочинений в 5 т (т. 2)" - читать интересную книгу автора

И мимо Чека шли, где стоял часовой.
И мимо страшного здания, которое называлось "Помгол" - помощь
голодающим. Там выхаживали людей, которые бежали с Волги, из неурожайных
мест, - одни от голода распухшие, другие иссохшие, как скелеты. Каждый
день они прибывали и прибывали, конца-краю им не было. Дожидаясь очереди
на приемку, они сидели и лежали вокруг "Помгола"; и люди, шедшие мимо по
своим делам, умолкали и далеко обходили эти неподвижные серые тела, в
сумерках распростертые на тротуаре.
- Уладится помаленьку, - говорил Леня. - Советская власть Антанту
одолела, одолеет и это все.
"Кто-то улаживает, - думала Дорофея, - а меня биржа никак никуда не
пристроит, как будто я нигде не нужна..." На широкое каменное крыльцо
"Помгола" вышла старая женщина с курчавой седой головой; за нею санитары с
носилками. "Вон того возьмите", - сказала женщина. Санитары подняли одно
серое тело и унесли в дом. "И я смогла бы так распоряжаться. Присмотрелась
бы и смогла... И уж во всяком случае - носить на носилках..."
В городском саду играла музыка; гулял все простой народ; подсолнечная
лузга трещала под ногами. (В то время это был единственный общественный
сад на весь город.) Босые мальчишки юлили среди гуляющих, кричали лихими
голосами: "Папиросы, спички!" - "Вот ирис, ирис!" - "Эх, ванильный
шоколад!" Жаркая толпа вносила Дорофею и ее мужа под навес, где показывали
кино. Леня покупал маленькую ириску, твердую как камень. Дорофея сосала
сладкий камушек и смотрела картины: дураки дерутся, богатая красавица
сходит с ума от любви... Жужжал аппарат. Когда на экране появлялась
надпись, сто голосов громко читали ее вслух, и Леня читал, крича Дорофее в
ухо. Под экраном стоял молодой человек со скрипкой и водил смычком по
струнам, но духовой оркестр, игравший в саду, заглушал его музыку; и
только когда, охнув, смолкал оркестр, был слышен тоненький, как нитка,
голос скрипки...
Иногда Леня приносил из депо билеты, и они смотрели цирк и разные
представления, и ученых зверей, и оперу "Аида" - из царской жизни. Одни
люди читали им стихи, а другие - лекции, приезжал товарищ Луначарский и
объяснял насчет культуры. В "Аиде" Дорофея мало что поняла (неразборчиво
пели), а у Луначарского не поняла ничего, только рассматривала, как одет и
какая бородка...
А когда им лень было идти в сад, они сидели на своем крылечке, в
открытой двери вагона, и тихо разговаривали или просто молчали, обнявшись.
В стороне, у пакгауза, горел фонарь; в его свете поблескивали рельсы.
Воздух был тяжел от угольной пыли и железа, но Дорофее он казался легким и
сладким. Становилось холодно, Леня приносил свой пиджак и укутывал ей
плечи. Потом они шли к себе, и всю ночь над их головами, близкие и
далекие, зовущие и печальные, перекликались гудки. А они и не слышали -
спали крепко.
Осенью стало хуже: нельзя было сидеть на крылечке, в кинематограф
ходить - далеко, Леня скучал и уходил к Цыцаркину. Маргошка раздобыла
лото, и они играли до одури, выкрикивая: "Четырнадцать! Сорок четыре!
Гуси-лебеди! Дедушка!" - и тарахтя игрушечными бочонками в грязной
наволочке. И Дорофея присаживалась поиграть, но она путалась в цифрах, не
поспевала за игрой, ей было неприятно, что над нею все берут верх, а
вшивая Маргошка всех расторопней.