"Вера Федоровна Панова. Собрание сочинений в 5 т (т. 2)" - читать интересную книгу автора

овцы, убиваться около них... Жизни хочу!
Жизни не было. Одна отрада - пошлет иногда мать на станцию продать
молоко.
Дорофея на станции. Стоит поезд, проходят солдаты. Один говорит
громко:
- Ну, Ленин их приберет к рукам!
Так в первый раз Дорофея услышала это имя.
Тогда она не знала, чем станет для нее Ленин. Ничего она тогда не
знала. Она была темная девка, алчущая жизни, вот и все.


В Саранах еще не разобрались толком что к чему, а по железной дороге
уже катила Революция. В Саранах молотили новый хлеб, а на станции
стреляли: ясно и нестрашно доносилась сквозь лес трескотня пулемета. У
Дорофеи глаза разгорались: "Ух, девки, что делается, что еще будет..."
Из города приезжали люди, говорили речи. Советская власть - сулили -
даст новую жизнь; а старая жизнь рушится. Так ее, круши в щепу, Дорофея
согласна! "К гражданам России", - громко читали листок на сходе.
"Извиняюсь, гражданочка", - сказал ей кто-то, протискиваясь в толпе. Она
оглянулась и вдруг сообразила, что в листке написано и для нее, что она
тоже не просто так себе Дорофейка, а гражданка России. Ей стало чудно, она
даже засмеялась...
Село Сараны, нынче колхоз имени Калинина, находится в области,
которая побывала под Колчаком. Несколько раз жители испытали переход от
одной власти к другой.
По станционной платформе шли, отстукивая каблуками, два офицера:
форма не наша, хорошие ботинки с шнуровкой до колен, в руке у каждого
короткий хлыст. Они шли как начальники, переговариваясь на чужом свистящем
языке. И недоуменно стояла Дорофея, рассматривая их: здесь живут граждане
России; по какому такому праву эти свистуны в женских ботинках ходят тут
как начальники?..
Но, по правде сказать, очень мало она тогда думала; только глазела и
чего-то ждала.
Красные наступали и отступали, мать не велела ходить на станцию - под
пулю подвернешься; но Дорофею так и тянуло к этому обстрелянному,
загаженному, опасному месту. Кого там не увидишь: то матроса с ленточкой
на бескозырке и с гранатами у пояса; то девицу-отроковицу в шинельке и
папахе, коса из-под папахи, кобура с пистолетом - фартит же кому-то, - то
оборванных страшных мальчишек, поющих: "Цыпленок тоже хочет жить..."; то
зареванную дамочку, которая визжит и выкликает, как кликуша: "Обобрали,
помогите!.." Солдат было больше всего, но и штатских с винтовками сколько
хочешь; в их числе какие-то дремучие люди, бородачи вроде Фрола
Одноглазого, и так же, как Фрол, злые на большевиков. И тут же перли, не
страшась смерти, спекулянты, кричали, вылезая из вагонов: "Налетай!",
выменивали женскую одежу на сало и крупу и с одежей разносили по селам
сыпнотифозную вошь.
Мать слегла. В беспамятстве она пела песни, те, что отец, бывало, пел
загулявши. Потом смолкла, стала глядеть разумно и сказала:
- Недолго он побыл без меня... - Стихла и вытянулась. Дорофея видела,
как отхлынул живой цвет от ее лица и словно белый воск разлился под кожей.