"Алексей Иванович Пантелеев. Письмо в Соловьевку " - читать интересную книгу автора

Алексей Иванович Пантелеев
(Л.Пантелеев)

Письмо в Соловьевку


---------------------------------------------------------------------
Пантелеев А.И. Собрание сочинений в четырех томах. Том 3.
Л.: Дет. лит., 1984.
OCR & SpellCheck: Zmiy ([email protected]), 8 марта 2003 года
---------------------------------------------------------------------


На днях, перелистывая книгу профессора Стрельчука "Клиника и лечение
наркомании", обнаружил в ней старое письмо Евгения Львовича Шварца. Могу
предположить, что письмо это пролежало в книге без малого четверть века.
Адресовано оно в верхнее мужское отделение московской больницы им. Соловьева
и датировано 14 апреля 1954 года. Вот что писал мне Шварц:
"Дорогой Алексей Иванович! Твое прелестное и печальное письмо получил и
в седьмой раз начинаю ответ. Все никак не могу удержаться от советов, а как
вспомню твой сложный характер, приведший тебя добровольно в Соловьевку, так
и бросаю. Какие уж тут советы! Ужасно жду твоего возвращения в Ленинград".
Боже мой, до чего же знакомо, как пронзительно явственно звучит в этих
словах живой голос Евгения Львовича, каким теплом и светом, неповторимым
шварцевским духом повеяло на меня от этих черных машинописных строчек!
Попробую перечитать эти строчки и дать к ним пояснения.
В Соловьевскую больницу я и в самом деле пришел по своей охоте, на
добровольных, как теперь говорят, началах. И пробыл там что-то около четырех
месяцев. Точных чисел не вспомню, но, судя по дате и по тому, что письмо мое
оттуда Евгений Львович называет не только "прелестным", но и "печальным",
писал я это письмо не в самом начале моего пребывания в больнице, однако и
не в конце, потому что в дальнейшем-то мне стало полегче, а под конец и
совсем хорошо.
А в первые дни было худо.
На той же странице Шварц упоминает о том, что навещал меня в
Соловьевке. Да, навещал. Но вот тут уж я могу с уверенностью сказать, что
это свидание наше состоялось в самые первые, в самые-самые трудные дни моего
добровольного заточения в Соловьевке. Позже меня навещали в больнице
С.Я.Маршак с невесткой и внуками, несколько раз приходил ко мне старый мой
друг Ваня Халтурин, бывали и другие друзья-москвичи. Все эти посещения я
хорошо, со многими подробностями запомнил. А вот свидание со Шварцем
держится в памяти смутно, вижу Евгения Львовича как в бреду, как в
горячечном сне. Помню лицо его, испуганное, растерянное, даже как бы
ошарашенное. Помню, как вымученно шутил он в тот раз (называл меня
по-французски, в нос: дип-соман!), как трогательно старался глядеть мне
прямо в глаза, а сам все косился на моих нервных товарищей, на их не очень
чистые халаты, на их не совсем спокойные лица.
О чем же мы говорили тогда с ним в этом шуме и гвалте? Так бы я,
пожалуй, и не вспомнил, о чем, а вот одна фраза в его письме напомнила.
Надо сказать, что Евгений Львович не был большим охотником писать