"Алексей Иванович Пантелеев. Маленький офицер " - читать интересную книгу автора

крестом?
- За героический подвиг, мадам, - так же глухо ответил он.
- Сколько же вам лет? - спросил кто-то другой.
- На Ильин день исполнится четырнадцать.
- А где вас ранило? На каком фронте?
- В Галиции. Под городом Лимберг.
Сердце в груди у меня затрепетало. Подумать только: в Галиции! Там, где
мой папа! Мне хотелось спросить у мальчика: а как же, каким образом ему
удалось попасть в Галицию? Где ему выдали шинель, фуражку?.. Но разве мог я
задать хоть один вопрос этому великолепному, бледному, как Печорин,
подпоручику и георгиевскому кавалеру?!
Вечером после этой встречи в Гостином Дворе я долго не мог заснуть.
Было твердо и окончательно решено: я бегу на фронт!
К побегу следовало готовиться. Я знал, что прежде всего в этих случаях
начинают сушить сухари. Но, увы, я был такой тёпа, такой маменькин сынок,
что понятия не имел, как это делается. Я знал, что ванильные сухари покупают
в булочной Венцеля на Лермонтовском или в кондитерской Иванова у Мариинского
театра. Но ведь не с такими же сухарями люди бегут на фронт!.. Сухари надо
сушить самому. И вот я стал потихоньку выносить из столовой, а случалось, и
из кухни, куски черного хлеба, ситного или французской булки. Эти ломти и
горбушки я складывал украдкой в ящик своей маленькой белой парты, стоявшей у
первого из трех окон детской. Однако очень скоро выяснилось, что черный хлеб
таким образом сушиться почему-то не хочет. Дня через три, выдвинув ящик
парты, я отпрянул и сморщил нос: из ящика пахнуло чем-то очень нехорошим.
Темно-коричневые ржавые ломтики были покрыты бирюзовым налетом плесени.
Зато белый хлеб засыхал отлично. Горбушка франзолика съеживалась, на
ней появлялись трещины, она делалась твердой, как грецкий орех, я с хрустом
грыз ее, и уже в одном этом хрусте было что-то мужественное, фронтовое,
солдатское.
Не помню, сколько мне удалось заготовить таким способом сухарей.
Кажется, довольно много: фунта, может быть, два или три. Но ведь, чтобы
пуститься в путь, одних сухарей было недостаточно. Начитанный мальчик, я
знал, что беглецы и путешественники берут с собой обычно кроме сухарей и
воды соль, спички (а еще лучше кремень и огниво), хорошо отточенный нож,
компас и географическую карту. Перочинный ножик, правда, не особенно острый,
у меня имелся. Раздобыть соль и спички большого труда не представляло.
Географическую карту Российской империи, после некоторых колебаний и
небольшой сделки с совестью, я решил выдрать из энциклопедического словаря
Брокгауза и Ефрона. А вот где мне достать компас, я не имел понятия и даже
не знал, в каких магазинах ими торгуют.
Но тут случилось еще одно событие, исключительно радостное: приехал на
побывку мой папа! Если не ошибаюсь, это был первый его приезд в Петроград с
начала войны. Для меня эти три или четыре дня оказались днями блаженства.
Нет, не было ни поцелуев, ни каких-нибудь особенно ласковых слов, ни
особенно задушевных разговоров. Но уже одно то, что отец находился дома, что
в квартире опять пахло его папиросами "Яка", его вежеталем, его фронтовой
шинелью, его сапогами, кобурой, портупеей, что по утрам я слышал за дверью
столовой его глуховатый голос и особенное, его, отцовское позвякиванье
ложечкой в чайном стакане, - уже одно это переполняло меня радостью.
Никогда не забуду солнечный мартовский, а может быть, уже и апрельский