"Михаил Панин. Матюшенко обещал молчать (Заводские истории) " - читать интересную книгу автора - Мы всё знаем, - холодно добавил из-за его спины Витя Бричка.
- Поимей совесть, Серега, - сказал еще кто-то. - У него целая бочка стоит, а тут хоть пропади к черту! Вот жлоб! Вот этого бы и не надо было говорить. - Пустите меня! - закричал Серега, выдергивая у Матюшенки руку. - Мало ли что у меня стоит! В магазине тоже стоит, так что из того? Никакой бочки я не открывал! А если бы и открыл - какое ваше дело?! Я ж куркуль, жлоб, примак! Другого имени для Сереги у вас нет, а как открыл бочку - пожалуйста, мы живем далеко, а ты живешь близко! Умные нашлись какие! А я тоже не дурак. Ничего у вас не получится. Вот вам, а не вино! И разъяренный Серега показал приятелям огромную дулю. Что тут скажешь? Все как по команде озадаченно глянули на Матюшенку, потом на дулю, стыдливо опустили глаза. В чем-то Серега, конечно, был и прав. И в то же время... И в то же самое время была во всем этом какая-то большая человеческая несправедливость, как сказал потом Матюшенко. Судите сами, кто может правильно судить: три часа ночи, трамваи не ходят, магазины закрыты, хоть разбейся, хоть криком кричи, хоть на коленки падай - ни одна душа не услышит. А в то же самое время, можно сказать, в двух шагах стоит бочка вина, и не в магазине стоит, кто бы и говорил, если б в магазине - никто не пойдет грабить государство - стоит бочка в погребе у старого-престарого товарища, однокашника, с которым пришли когда-то вместе из армии, жили по общежитиям, по разным углам, делились последним куском, последней копейкой, в одном и том же костюме ходили по очереди к девчатам, крутили любовь; потом женились, каждый в свое время, в счастливый или не очень счастливый час. И дом, а кто сам себе, как вот Серега, брал участок и строил хату, а старые товарищи ему чем могли помогали. Потом пошли дети, побежали годы... И вот кое у кого уже и внуки, и голова в муке, и иной раз в поясницу так вступит, что не дай бог, и лютому врагу не пожелаешь, и каково же видеть после всего, как старый-престарый товарищ, можно сказать, лучший друг, вместо благодарности за дружбу стоит и показывает тебе дулю... Разве не обидно? Все это, или примерно это, высказал Матюшенко в самых горячих словах Сереге, у самого в горле першило от жалостливых слов, а в глазах два раза блеснула настоящая слеза, так что и дерево бы тут не выдержало, а Серега деревом не был. Он спрятал дулю в карман и сказал: - Ладно, хлопцы, черт с вами: открыл я бочку... - И вздохнул. - Идемте все ко мне. Только дайте слово, вот на этом самом месте дайте, что больше никогда не будете обзывать меня примаком. Дайте такое слово, хлопцы! - Мы больше не будем, - заверили его, как один, хлопцы. - Да и когда мы тебя так звали? Никогда. То все тебе на нас набрехали. Или ты нам не веришь? Своим друзьям не веришь? Качать Серегу! Восемь мощных рук подхватили его, подбросили высоко-высоко, осторожно поймали и, как драгоценный груз, торжественно понесли над головами по центральной аллее к проходной. Серега, вытянув, как гусь, шею, вымученно улыбался с высоты, а потом озабоченно попросил: - Поверните меня, хлопцы, а то вроде нехорошо получается - ногами вперед... Его на ходу развернули, как разворачивают на лестничной площадке шкаф, и понесли дальше. Матюшенко замыкал шествие, неся в одной руке свою, в |
|
|