"Михаил Панин. Матюшенко обещал молчать (Заводские истории) " - читать интересную книгу автора

- Мы всё знаем, - холодно добавил из-за его спины Витя Бричка.
- Поимей совесть, Серега, - сказал еще кто-то. - У него целая бочка
стоит, а тут хоть пропади к черту! Вот жлоб!
Вот этого бы и не надо было говорить.
- Пустите меня! - закричал Серега, выдергивая у Матюшенки руку. - Мало
ли что у меня стоит! В магазине тоже стоит, так что из того? Никакой бочки я
не открывал! А если бы и открыл - какое ваше дело?! Я ж куркуль, жлоб,
примак! Другого имени для Сереги у вас нет, а как открыл бочку - пожалуйста,
мы живем далеко, а ты живешь близко! Умные нашлись какие! А я тоже не дурак.
Ничего у вас не получится. Вот вам, а не вино!
И разъяренный Серега показал приятелям огромную дулю.
Что тут скажешь? Все как по команде озадаченно глянули на Матюшенку,
потом на дулю, стыдливо опустили глаза. В чем-то Серега, конечно, был и
прав. И в то же время...
И в то же самое время была во всем этом какая-то большая человеческая
несправедливость, как сказал потом Матюшенко. Судите сами, кто может
правильно судить: три часа ночи, трамваи не ходят, магазины закрыты, хоть
разбейся, хоть криком кричи, хоть на коленки падай - ни одна душа не
услышит. А в то же самое время, можно сказать, в двух шагах стоит бочка
вина, и не в магазине стоит, кто бы и говорил, если б в магазине - никто не
пойдет грабить государство - стоит бочка в погребе у старого-престарого
товарища, однокашника, с которым пришли когда-то вместе из армии, жили по
общежитиям, по разным углам, делились последним куском, последней копейкой,
в одном и том же костюме ходили по очереди к девчатам, крутили любовь; потом
женились, каждый в свое время, в счастливый или не очень счастливый час. И
уходили из общаги, кто куда - в приймы, на частную квартиру, в заводской
дом, а кто сам себе, как вот Серега, брал участок и строил хату, а старые
товарищи ему чем могли помогали. Потом пошли дети, побежали годы... И вот
кое у кого уже и внуки, и голова в муке, и иной раз в поясницу так вступит,
что не дай бог, и лютому врагу не пожелаешь, и каково же видеть после всего,
как старый-престарый товарищ, можно сказать, лучший друг, вместо
благодарности за дружбу стоит и показывает тебе дулю... Разве не обидно?
Все это, или примерно это, высказал Матюшенко в самых горячих словах
Сереге, у самого в горле першило от жалостливых слов, а в глазах два раза
блеснула настоящая слеза, так что и дерево бы тут не выдержало, а Серега
деревом не был. Он спрятал дулю в карман и сказал:
- Ладно, хлопцы, черт с вами: открыл я бочку... - И вздохнул. - Идемте
все ко мне. Только дайте слово, вот на этом самом месте дайте, что больше
никогда не будете обзывать меня примаком. Дайте такое слово, хлопцы!
- Мы больше не будем, - заверили его, как один, хлопцы. - Да и когда мы
тебя так звали? Никогда. То все тебе на нас набрехали. Или ты нам не веришь?
Своим друзьям не веришь? Качать Серегу!
Восемь мощных рук подхватили его, подбросили высоко-высоко, осторожно
поймали и, как драгоценный груз, торжественно понесли над головами по
центральной аллее к проходной. Серега, вытянув, как гусь, шею, вымученно
улыбался с высоты, а потом озабоченно попросил:
- Поверните меня, хлопцы, а то вроде нехорошо получается - ногами
вперед...
Его на ходу развернули, как разворачивают на лестничной площадке шкаф,
и понесли дальше. Матюшенко замыкал шествие, неся в одной руке свою, в