"Леонид Панасенко. Танцы по-нестинарски (Авт.сб. "Мастерская для Сикейроса")" - читать интересную книгу автора

уладит лучшим образом: и встретит и извинится. Мол, такое горе. Все
поймут... Однако год считай что потерян. Пока вновь заведешь, пока
настроишь машину защиты... А мама - там... Одна! Нет, не может быть. Там
дед Захар. Да и соседки посидят. Поплачут для вида, порадуются тайно, что
не их, как они говорят, "господь призвал"...


- Понесли! - твердо сказал Захар мужикам. - Ночью только сволочей
закапывают. Нельзя больше его ждать...
Они подняли гроб на плечи.
"До чего легонькая, - подумал Захар, поглядывая сбоку на спокойное лицо
Жени. - Иссушила тебя жизнь, а когда - неясно. А ведь такой славной была.
И в молодости, и даже когда Сережку женила... Правда, после этого уже лет
двадцать прошло. Эх, Женька, Женька. Глупая твоя голова. Наши это годы
были, наши, а ты этого так и не поняла. Теперь поздно переиначивать, а все
же не стоил твой оболтус того, чтобы жизнь себе из-за него ломать. Вон
даже на похороны не приехал, сынок называется..."
Захару показалось, что голова покойной качнулась, будто Женя хотела
возразить, но не смогла. Он испуганно прервал мысленный разговор, поднял
край гроба повыше.
Что он суется не в свое дело! Может, самолет опоздал или из-за дождя и
вовсе полет отменили. А может, Сергей болен. Да так, что в дорогу не
выберешься - всякое бывает. Дорога сюда неблизкая: почти тысяча километров
до города да от города все шестьдесят. И хотя бы по шоссе, а то все
проселками. Тоже можно застрять...
Захар на ходу поправил цветок, который все скатывался с подушки и
закрывал от него лицо Евгении. Обугленное смертью, родное и уже
незнакомое.
Захар то ли вздохнул, то ли застонал. Многое он на свете понимает, а
вот почему их судьба развела? Кто тому виной? Наверное, все-таки он.
Поехал на те чертовы годичные курсы, а Женька назло ему-замуж вышла. За
Тимофея Лахтина, агронома из соседнего села. Он тоже психанул: за три дня
уговорил, уломал соседскую Настю, тихую, хозяйскую девушку, косой своей
еще тогда Настя славилась. Расплел он ей косу, да деток не пошло, а через
два года грянула война. В один день они с Тимофеем на фронт уходили. Стоял
он с Настеной возле сельсовета, а сам Женю высматривал. И высмотрел. Аж в
груди у него заболело от ее взгляда. Не подошла", постеснялась. Слушала
своего агронома, кивала, прощаясь с ним, будто чувствовала, что не
вернется Тимофей с войны. А ему тем единственным взглядом сказала, что
любит по-прежнему, приказала, чтобы выжил и вернулся. Он выжил и вернулся.
Правда, после ранения, "комиссованный подчистую - при освобождении Киева
ему прострелили легкое. Он первым из фронтовиков вернулся в Гончаровку - с
двумя орденами и пустым вещмешком. Через месяц, как ни упирался, бабы
избрали его председателем колхоза, и начал он как мог восстанавливать
порушенное хозяйство, а там подоспело время сеять, и он сутками месил
знаменитую гончаровскую глину, пропадал то в поле, то в районе... Как-то
ему сказали, что Женя Лахтина заболела. Поздно вечером, возвращаясь с
работы, он постучал в ее хату. Никто не отозвался. Он вошел в темные сени,
нащупал клямку двери и, распахнув ее, встревоженно бросил, в темноту: "Ты
дома, Женя? Отзовись". Из угла, где - он помнил - еще до войны стояла