"Сергей Палий. Кохинор" - читать интересную книгу автора

Цветастый платок картинно облегал крупную седую ее голову, а темный плащ,
заплатанный во многих местах, с трудом охватывал серьезный объем стана.
"Да, да! Представляешь, эта херова сноха захотела всю квартиру захапать! -
кричала бабка Аня голосом с хрипотцой, но не лишенным того своеобразного
тембра, к которому невольно прислушиваешься и часто бессознательно находишь
его убедительным. - Так та Кирюху-то, что на пятом живет, позвала: мол, в ЖЭУ
пошли, - а та давай орать! И по морде его! Да, да, по морде!"
Другая баба с тугим волосяным коконом на тыльной части головы понимающе
поддакивала, цыкала и приговаривала, слегка шепелявя: "Вот ведь ведьма!" Ее
называли кто Марьей Сергевной, кто Дарьей Петровной, но она никогда никого не
поправляла, а только кивала в ответ и сахарно улыбалась, поэтому настоящего ее
имени никто решительно не знал. Эта Марья-Дарья соглашалась со всяким,
независимо от того, что ей говорили: скажут, Иван, дескать, - дурак, значит -
дурак; скажут - умен, будет для нее умен. Очень многие любили эту сладенькую
сочувствующую улыбку и находили в ней единственную поддержку и опору в жизни.
"А сколько, ох-ох, дочурка-то ее потерпела, Анна Васильевна, ох-ох-ох!" -
причитала Дарья-Марья, доверительно глядя в глаза бабке Ане, и утирала пот,
обильно выступавший на носу и верхней губе. "Да что дочурка! Вот хахаль ее -
тот, что еврейчик - вот он-то получал! Да, да! Прямо по глазам, дура,
хлестала! Да, да, по глазам!" Глубоким, отрывистым эхом отдавалась в темном
подъезде эта громкая и содержательная беседа Марьи Петровны с бабкой Аней.
Павел Ефимович никак почему-то не хотел попадаться на глаза падким на
словоблудие старухам, и попытался было быстро прошмыгнуть мимо них,
поддерживая одной рукой за пазухой кота, уже окончательно предавшегося флегме.
Но то ли слишком неожиданно и бесшумно выскочил он из лестничного мрака, то ли
очень уж увлеклись бабы своими дебатами, но когда Перекурка появился в
пределах видимости Марьи-Дарьи, та вздрогнула и завизжала во всю свою бабью
глотку. Вслед за ней тут же взвыла и бабка Аня, отшатнувшись к стене и
выставив вперед руки, а бедный Павел Ефимович на всякий случай быстро втянул
голову в плечи и замер на месте. Вой продолжался секунд десять, пока бабы не
увидали, что перед ними не маньяк-насильник, а всего лишь неразговорчивый
чертежник с третьего этажа.
Первой опомнилась бабка Аня и приняла привычную неприступную позу,
Марья-Дарья еще долго пялилась на Перекурку из своей щелки, не решаясь
полностью отворить дверь.
- Психопат! Разве так можно?! - горячо набросилась бабка Аня на Павла
Ефимовича. - Давеча Толька, что столяром в столярке работает, так вот пугнул
нашу Валентину Дмитриевну, шутя, мол, говорит, так у нее вторую неделю веко
дергается! Да, да прямо на левом глазу!
- Ох, - только и добавила Марья-Дарья, постепенно показывающаяся из своей
засады, поправляя кофту на груди, будто чего-то невыносимо стеснялась.
- Нынче всяких психов полным-полно развелось! - горланила бабка Аня,
обращаясь уже снова к Дарье Петровне. - Один вон, говорят, у нас в роще штаны
скинул и так, прям в исподнем, гонялся за Машкой, которая рыжая-то, насилу,
говорят, ноги унесла! Да, да, прям в семейных трусах, говорят, и бегал! А у
тебя, Прохор Ефимыч, случаем, нет рублей десять взаймы, а? - сказала она
вдруг, повернувшись к Перекурке. - А то вот у меня порошок стиральный
кончился, а пенсию-то не дают, сволочи!
- Порошок ведь два двадцать стоит, - ответил Павел Ефимович, дернув
плечами от подступившей неловкости.