"Марина Палей. Клеменс (роман)" - читать интересную книгу автора

вполне сойти за нестеровского пастушка - настоящий Лель
Средне-русской возвышенности, - такой и прирежет, и рубаху последнюю
отдаст, притом "с легкостию необыкновенной". (Возможен также обратный
порядок действий - по настроению.)
Думаю, в его послужном списке, как ни крути, фигурировала какая-нибудь
каталажка, по крайней мере, его мелкое уголовное прошлое с тюремными
последствиями явно проступало то в виде желтого, крошащегося грибком
испорченного ногтя (выглядывавшего в дырку синего, зашитого красными нитками
носка), то этой дурацкой манерой - куря, ссыпать пепел в согнутую ковшичком
ладошку (несмотря на заблаговременно предложенную пепельницу), при этом
сидеть, кстати, не на стуле и не на табурете, даже не на подоконнике, а
обязательно в углу кухни, вжав голову в плечи, на корточках
(перекрывая нашей бедной кошке доступ к месту справления ее
естественных нужд); но самой мерзкой (это уж стопроцентно тюремной) ухваткой
была у него, пожалуй, пищевая: когда моя жена, идя на поводу у женской
жалости, прикармливала его иногда чем-нибудь существенным - например,
картофельным пюре с котлетой плюс салатом из лука и квашеной капусты, он,
несмотря на волчий голод, который был очевиден, сначала всегда обязательно
расковыривал котлету на мелкие-премелкие кусочки, перемешивал их с пюре,
вываливал туда истекающий подсолнечным маслом салат, перемешивал снова и,
когда образовывалась однородная, вполне помойного вида тюря, просил суповую
ложку и тюрю ту с животной жадностью выжирал. ("Прямо в вену!.. - отрывисто
приговаривал он при этом. - Прямо в вену...")
Находясь как раз в фазе отдавания последней рубахи, он приютил на своей
общежитской койке взрывника - имени его напрочь не помню - какой-то
Вова-Коля-Саша, уроженец украинского городка
Коморы, когда тот, лишившись стипендии, был изгнан гордой петербургской
женой из девятиметрового супружеского рая.
Я прозвал его мысленно Упс. Дело в том, что "Oops!.." было единственным
иностранным словом (даже недословом - междометием), которым он владел.
Русский человек, не льнущий ко всяким там клеменсам, в долю секунды, когда
ему, скажем, удается поймать падающую со стола рюмку, если и не матернется,
что невозможно представить, так вскрикнет по-русски: "Оп!!." Но поскольку
эти персонажи из "Доктора Живаго" вынуждены были общаться с моим
Клеменсом исключительно по-английски (в чем преуспевал Варсонофий
Изяславович: "Хау мэни тайм нау?"^7 - реплика, сопровождаемая для
большей ясности постукиванием по пустому запястью), то и Упс должен был
соответствовать. Количественный пробел в лексике он с лихвой компенсировал
частотой употребления упомянутой лексической единицы.
Короче говоря, даже когда я сидел в своей комнате, яростно заткнув уши,
из кухни (где Клеменс с лютеранской скромностью потчевал жидким чаем
загадочные русские организмы), без конца доносилось: "Упс!.. упс!.. упс!..
упс!.." Это означало, что Упс пролил жидкого чаю себе на треники, затем, во
втором заходе, пролил его на клеенку, затем, соблюдая определенную
последовательность, пролил его на пол и, к восторгу кошки, уронил в ту же
лужу брусок сливочного масла, который я из несколько искаженного сострадания
им с самого начала предложил.
Выставляя это неискреннее угощение, я вынужден был видеть, как тела
этих двух гостей, как тщедушного, так и крупномясого, резко содрогались от
мучившей их отрыжки; на столе валялась масленая бумажка с огрызком чебурека,