24

Цецилия нетерпеливо взглянула на часы. То, что она на них увидела, на пользу ее спокойствию не пошло.

Она была одна уже почти половину суток. Никто не спрашивал ее о здоровье, никто не восторгался ее туалетами, никто не говорил комплиментов. О ней просто забыли, и сейчас пришло самое время напомнить о себе.

Дональда она обнаружила в кабинете. Тут же что-то пересматривал на компьютере Паркинс, костлявая Роса колдовала над кофейником, от которого исходил почему-то запах какао.

– Дон, я пришла, – объявила Цецилия.

Раздался вздох. Вздыхал почему-то Паркинс.

– Я вижу, – Дональд взял протянутую Росой чашку. Как всегда, его голова дернулась.

– Дон, неужели у тебя не нашлось за все это время ни одной минуты? – Цецилия присела в свободное кресло.

– Я был занят, Сеси. – Крейг отвел глаза. Признаться, что за работой он просто забыл о существовании супруги, ему было стыдно. Всякий раз он ругал себя за черствость, но стоило подойти очередному делу – и все вылетало у него из головы. В свое время, когда он еще ходил в церковь вместе с матерью, он так же старался днем молиться: давал себе утром обещание, что будет просить благословения для каждого дела, и считал большой удачей, если вспоминал об этом обещании хоть раз. Постепенно такие обещания Крейг давать перестал. Можно дать себе установку что-то сделать – и сделать, но о чем-то помнить, точнее, вспоминать, чтобы через секунду забыть снова, так как посторонние мысли от дела только отвлекают – нормальному человеку такое не под силу. Пастор объяснял это проще: что в душе нет к этому настоящего стремления. Иногда Крейг был готов с ним согласиться, но это тем более снимало с него вину: человек не в силах заставить себя по-настоящему любить что-то или кого-то.

– Ладно. Роса, налей и мне чашечку… Дональд, ты знаешь, мне необходимо сегодня же быть у парикмахера.

– Это так срочно? – вяло удивился Крейг.

– Разумеется. Не могу же я несколько дней ходить с одной и той же прической!

«Обрати же на меня внимание, болван! – сердилась Цецилия про себя. – Ты что, ослеп и оглох? Ты мне нужен – я не могу быть одна!»

– Боюсь, что это невозможно, Сеси…

– О, нет! – Цецилия театрально сверкнула белками глаз. «Нет, я заставлю-таки тебя помнить обо мне все время!»

– Сеси… Давай выйдем, – он подхватил довольную этой просьбой Цецилию под руку и повлек ее в соседнее помещение, оказавшееся оранжереей.

– Сеси, пойми меня: я бы рад тебя развлечь, но сейчас это запрещено. Ты можешь делать все что угодно – но только в пределах этой станции.

– Может, мне подстричься наголо? – изящная рука с длинным маникюром взяла прядку волос и приподняла. – Как ты на это посмотришь?

– Сеси, ты всегда была умной женщиной, так что, будь добра, не дури.

– Дон, мне надоело быть умной женщиной – говорят, мужчины их не любят… Я хочу, чтобы ты меня любил, Дональд. Здесь, сейчас!

– Сеси… Ты требуешь невозможного!

– Ну хорошо, тогда я немедленно улетаю на Землю! – сверкнула она глазами.

– Это тоже невозможно… То есть невозможен как раз полет, а первое… Я просто сейчас слишком занят.

– Дон, я всегда помогала, чем могла, твоей карьере. (Это заявление было явным преувеличением – «помощь» проявлялась в основном в постоянном накручивании и подзуживании: «действуй активнее»). Но я – женщина, и мне невыносимо, когда ты об этом начинаешь забывать. Я не лезу в твои дела, но я хочу, чтобы ты уделял мне хоть несколько минут. Неужели и на это я не имею права?

Последняя фраза получилась с таким трагическим завыванием, что готовый уже сдаться перед логикой ее доводов Крейг тут же отпрянул. Как это часто бывает с плохими актрисами, Цецилия всегда переигрывала: хорошо начиная, она сводила все попытки на нет неудержимо прорывающейся фальшью. Вот и сейчас, играя «страдалицу» за дело мужа, она испортила весь эффект.

– Имеешь. Но я тоже человек, я устал, и у меня много дел. Кроме того, сюда в любой момент могут зайти.

– Пускай. – Цецилия прижалась к нему. – Пусть все знают и видят, что ты – мужчина!

– Сеси, я прошу тебя…

– Все. Я лечу. Мне нет дела до запретов, для меня ты обязан сделать исключение. Я же твоя жена!

– Сеси!

– Я сказала: или – или. Выбирай. Похоже, это мерзкое чудовище тебе гораздо интереснее, чем я. Ведь так? Ты – бездушный сухарь, и нечего удивляться, что твоя собственная дочь тебя терпеть не может! О, как я понимаю бедную девочку!

Со стороны Цецилии это было нечестным приемом, и лишь прорвавшаяся в ее голосе фальшь смогла его смягчить.

– Не трогай девочку. Тебя она любит не больше, – отрезал Крейг. Он не любил, когда нарушали правила игры.

Цецилия вздрогнула, как от пощечины. Ее глаза вспыхнули, и она была в этот миг очень близка к тому, чтобы отказаться от игры и откровенно надерзить своему мужу, но привычка все же взяла верх.

– Что может знать о любви такой сухарь! – Цецилия притворно всхлипнула. – Ваша работа убивает все живое вокруг себя – это твоя Синтия так говорила… Марту вы уже довели: несчастная лежит с нервным припадком. Я следующая, да?

– Не понимаю, чего ты так заволновалась о Марте: ты же всегда ее терпеть не могла!

– О-о-о! Как ты жесток!!! – театрально застонала Цецилия.

– Давай прекратим этот разговор. Найди себе занятие.

Крейг отстранил Цецилию рукой и пошел к выходу. Цецилия снова застонала и принялась сползать вдоль ствола пальмы на землю. Крейг не обернулся: сцены были ему не в новинку.

Проводив взглядом затянутую в серый пиджак спину, Цецилия зажмурилась. На него ничего не подействовало. Он ушел… В ее висках начала стучать кровь. Сердце неспокойно екало. Из памяти поднялась страшная морда чудовища, по вине которого она была вынуждена тосковать в одиночестве. Кривые зубы предстали перед ее глазами так ярко и выразительно, что Цецилия вздрогнула. Ее «соперник» не был просто новым видом оружия – это было поистине жуткое существо. Неужели Дональд серьезно рассчитывает его выдрессировать?.. Или такие «зверушки» будут просто сбрасываться на противника, сея вокруг себя кровавую смерть? И в том и в другом случае Цецилия ни за что не захотела бы очутиться рядом с подобным зверем, если он будет на свободе. Она снова попробовала представить себе, что произойдет, если монстр вырвется…

Пронзивший ее ужас был настолько силен, что поднявшиеся от него волосы отменили необходимость искать парикмахера для новой прически.