"Чак Паланик. Незримые твари" - читать интересную книгу автора

Еще давно, пока я спала под снотворным, кто-то вынес из моей уборной
зеркало. Сестры, похоже, уводили меня подальше от всего полированного, точно
так же, как самоубийц держат вдали от ножей. Пьяниц вдали от спиртного.
Самое близкое к зеркалу, что у меня осталось - это телевизор, но он
показывал лишь то, какой я была прежде.
Когда я просила полицейские снимки со времени происшествия, дневная
медсестра отвечала мне:
- Нет, - Фото лежали в картотеке в комнате медперсонала, и, казалось,
любой может затребовать их, кроме меня. Та медсестра говорила:
- Доктор считает, что на данный момент вы и так достаточно пережили.
Та же самая сестра пыталась свести меня со счетоводом, чьи волосы и уши
обгорели при неполадке с пропаном. Она представила меня студенту-выпускнику,
который утратил речевой аппарат, когда приболел раком. Мойщику стекол,
который пролетел три этажа и стукнулся головой о бетон.
Так и говорила: "неполадка", "приболел", "стукнулся". Маленькая
неприятность адвоката. Мое большое происшествие.
Каждые шесть часов сестра Катерина является проверить мои признаки
жизни. Замерить пульс по секундной стрелке своих мужских наручных часов,
толстых и блестящих серебром. Обернуть мою руку в нарукавник для измерения
кровяного давления. Померить мне температуру, - для этого она заталкивает в
мое ухо что-то вроде электрошокера.
Сестра Катерина была из тех монашек, которые носят обручальное кольцо.
А женатые люди часто считают, что ответ на все - любовь.

Перенесемся в день большого происшествия, когда окружающие проявляли
такую кучу внимания. Люди, те ребята, которые пропустили меня без очереди в
кабинет неотложной помощи. То, как на своем настояла полиция. В смысле,
принести больничную простыню с надписью "Мемориальный госпиталь Ла Палома",
отпечатанной по краю нестираемым синим. Сначала мне внутривенно влили
морфий. Потом усадили на каталку.
Большую часть этого я не помню, но дневная медсестра рассказала мне про
полицейские снимки.
Картинки на этих больших глянцевых фото 8x10 так же милы, как все
остальные в моем портфолио. Они черно-белые, сообщила сестра. Только в этих
самых снимках восемь-на-десять я сижу на каталке, прислонившись к стене
кабинета неотложки. Присутствовавшая при этом медсестра провела десять
минут, разрезая на мне платье эдакими маникюрными ножничками из
операционной. Сам процесс я помню. То было мое хлопчатобумажное открытое
платье от "Эспре". Помню, что когда заказывала его по каталогу, едва не
заказала пару таких: они так удобны, так свободно держатся, пускают ветерок
сквозь рукава, а тот приподнимает оборку в талии. А если ветерка не будет -
покроешься испариной, а хлопчатобумажная ткань облепит тело, как дюжина
фиговых листочков, - только при этом платье на тебе почти прозрачно.
Выходишь в патио, - и как же это здорово: словно миллионы прожекторов
выделяют тебя в толпе; или заходишь в ресторан, когда снаружи под тридцать,
и весь мир оборачивается и смотрит на тебя, будто тебе только что вручили
какую-то серьезную награду за отличия в некоем крупном достижении всей
жизни.
Вот так оно бывало. Помню внимание такого типа. Оно всегда накалено под
тридцать по Цельсию.