"Светлана Пахомова. Ангелам господства " - читать интересную книгу автора

пребыванья в берендеях проникла в ее пение. Необратимый триммер голоса для
нежного сопрано - приговор.
Всласть нарыдавшись, Ирина ехала обсмеивать случившееся к маме.
Подруги пришивали крючки на полуграции Ирины, полопавшиеся в
катастрофическом паденьи. Их вечно неулаженные вовремя обиды в унынье
повергали даже кошку с канарейкой. Я паковала чемодан. Вечерний поезд номер
сто исправно выносил в столицу берендеев, хотя промышленно завязаны мы были
на Петрополь. Муж-зять, как Карлсон, нахлебавшийся варенья, с утра отдал
швартовы к месту службы. Я так его любила, что благополучно забывала при
первой мысли о театре. Опомнившись от пришивных крючков и поведя вокруг
рукою с бриллиантом: "на пальце носит пианино", - прочла я мысль моей
великодушной мамы, - Ирина удостоила меня очередной нотацией о разнице
столичных театральных школ. Приматом Ленинградской школы я так была сыта,
что радовалась их отбытью с разбежкой транспортных путей в более дальнем
направленье.
Приоритеты тогдашней московской театральной школы состояли в полнейшем
нигилизме по отношенью к классикам театра. Дискуссии о разнице переживанья и
представленья расценивались как культурный спорт. Палка есть нечто
одноконечное или двухконечное? Палка есть нечто бесконечное! И так далее, по
сучкам, по задоринкам. В одном сходились молодые нигилисты безусловно, что
нет учебников по режиссуре - профессии двадцатого столетья (за нами были
только космонавты) - и в том, что потому его и нет, что это ремесло
дальнейшего тысячелетья, он вообще не может быть никем написан, поскольку
это был бы самоучитель волшебства, его бы не одобрили к изданью, вот
методички о постановке гала-открытия олимпиады и первомайских демонстраций
трудящихся, есть мнение, выносят в обсужденье программы двадцать седьмого
съезда и т. д. Такая вера окрыляла, учила паузу держать при исполненьи
гимнов.
Мой скорый сотый привычным рейсом шел на Москву. На встречном ветре
листвой строчила, просеивалась серо морось, косила по стеклу. На станциях
соединялась в каплю, возобновлялся стук колес - и по окну чертила
переливчатую струйку, как оброненную слезу в откос.

Глава 2

Самым модным педагогом сценического кафедрала прослыл наш Федор. Он
смыслом жизни человека мнил убиение стандартов. Ушлые студенты старших
курсов его любили донимать вопросом: что значит "жизнь прожить про
режиссуру"? Поскольку этот эксклюзивный термин он нам придумал в наказанье.
Свои уроки он называл по аналогии с Сократом "Беседы с Федором". В душевной
чистоте упреки Федору на младших курсах не провозглашались, а старшие -
ходили в деканат. Но просвещенный век не знал свободы. Педагогическая
деспотия слыла доктриной любых и всяких величин. Он не заслуженный и не
народный, он - вещь в себе чтоб благородно отличаться и слыть эстетом
непонятным, что близко к разумению - великим, придумал "сланг" ужасно
неправдоподобный и непроизносибельный жаргон. За это его оставили в покое -
рискующих взять грех за эту душу населенья родного факультета не нашлось! По
умолчанию Феде придали статус невинноубиенного младенца. И Федя обливался
слезами умиленья над вымыслом своим во всяком репетиционном зале, и вскоре
стал седым. Здесь привести могу лишь то, что было отпущено по адресу слуги