"Светлана Пахомова. Ангелам господства " - читать интересную книгу автора

стульях с кумачовым бархатом, прибитых воединой планкой к полу. Оковы
деревянной пуповины были основой тоненькой оси, по ниточке которой
вертикально вверх уйдут пластами, импульсами, солнечной короной те поколения
акселератов, которых воспитает уходящий век. Соборность сопереживанья в
таких концертных залах, конечно же, не возникала, но призраки согласия
сотрудничества поколений над кумачевым цветом влитых дорожек и ковров,
застеленных под первым рядом, стяжало уваженье и почет к властям и иерархиям
господства. В затылок поравняться с ними мне тайно не хотелось, они
равнялись на Кремлевский зал, но как-то кривовато, нелепо, неуклюже и
согбенно. Хотелось шаг ступить и повернуть, несовершеннолетие не позволяло.
Сегодня Алка тараканьей лыткой меня задорно умыкнула взглянуть на
зрительском вниманье, как эти мраморные холлы и лестницы парадного крыла,
украшенные стендами с изображеньем искусственных дыханий гражданской обороны
и лозунгом, что в жизни есть место подвигу всегда, напомнят мне теперь о
прошлом. Надо сказать, что акты вандализма на наших агитационных стендах
встречались редко. Каждый родитель был заводчанин и градообразующий жилец,
радение о дисциплине детства было всеобщим свойством взрослых - в узде
держали. Всех касалось. Мои потуги к прекрасному Портун пресек публичной
лекцией с разносом примера пагубного воспитанья, когда на заработки
новогодних елок Снегурочка купила перстенек. На худсовете было решено
избавить данную персону от многолетней роли бессменной замороженной - с
формулировкой "Быть не имеет моральных прав, поскольку детей она не любит".
Беременна любовью к детям, сегодня заявилась и примостилась в первый ряд.
Вахтерша мне отмерила здесь место, как прихожанке из столиц с почетным
детством этой сцены. Я перстенек надела. Выход в свет. Не затрудняет
принадлежность соответствию, обозначает позволенье быть.
Пурпурный бархат занавеса дрогнул, зал осветился, на сцену вышел хор в
лаптях и встал подковой. Второе отделенье. Серпкасто-молоткастый пролог я
пропустила. А во втором ряду за мной случились лоботрясы - кто списывал,
шпаргалил и неуды хватал. Они теперь кооператоры. Такие университеты. Надели
золото кусками - цепь как у Шарика, печатки на руках. Учиться у них
объявлено не модным - закуй железо, покуда Горбачев. Сидела бы я голая
теперь без перстенька. Они в почетных спонсорах. Страна дождалась
возрожденья. Меценаты.
Я вслушивалась в трехголосье. Ирины не было, ее потенциал остался.
Своим напудренным фасадом, декольтированным каре, экзальтированной манерой
она продлила хор на два крыла, от закулисья к авансцене. Заводоуправление
охотно перечисляло деньги на заказ костюмов академическому хору Берендеев.
Костюмы шили портные мастерских в Большом Театре. Вечные вещи, они переживут
века - и перестройку, и конверсию, и святцы житейских рассуждений домостроя.
Порок и добродетель поддерживают, создают друг друга, идут года, они
отслеживаются на память, чтоб отслоиться, перестать друг другом называться,
и нанести лета слоями новых эволюций. Спираль традиции. Но априорна истина
одна - все здесь во благо и во вред. А сцена с залом способны отбирать зерно
от плевел. Захочешь различить их - наклонись. Поклон. Финал. Аплодисменты.
Рокайльный завиток повис вращаясь над пространством зала с чистейшим "ля" от
высохшей слезы.
При общем равенстве наскального рисунка серпком и молотком соцреализма
станочники культуры Берендеев тряхнули сединой такую новизну, что
полнометражные гастроли Зыкиной в конце семидесятых, во славе ее звезды,