"Геннадий Падаманс. Вудсток" - читать интересную книгу автора

растяжки, Толян Васильков завязывает, Эрик на подхвате. Приблатненный Савчук
развалился возле магнитофона. Его не касается.
Палатка готова. Теперь можно купаться. Пацаны и девчонки торопятся
скинуть с себя пропотевшие тряпки, лезут в теплую воду (после пива все
кажется теплым). Эрик один остается на берегу. У него проблема. Он слишком
худой. Ему не в кайф демонстрировать свои косточки перед девчонками. Не
фонтан. Даже Свержицкой. А уж Женька Кострова непременно сострит. Да и
Катька ведь не подарок. От Гоги тоже не отвязаться, этот сразу зовет,
непременно везде и всюду ему нужен Эрик, как объяснить, что кто-то должен
ведь собирать хворост и палки для ночного огня. "Дуракам закон не писан", -
пожимает плечами Гога, стоя по пояс в воде, и шумно ныряет под ноги
Костровой. Дикий визг, какофония, мини-гейзер - Кострова лупит по лысине
Гоги, ведь там будет лысина от такой ярости, это уж точно. Эрику пора
сматываться, покуда Гоге не до него.

Хворост Эрику не очень-то нужен. Сел на поваленный ствол и забылся.
Слушает птиц, наблюдает за копотней муравьев. Что ему эта компания? Смолят,
пьют пиво, орут.
За лесом ухнула электричка, загудела с разгоном и растаяла в мареве,
освобождая эфир для визжащих купальщиков, разнокалиберной музыки и далекого
мата непонятно откуда. Эрик грустно поднялся, собираясь идти дальше в лес, и
тут заметил Свержицкую. Босая, в мокром купальнике, она неуклюже ступала по
опавшим шишкам и желтым сосновым иголкам, пытаясь пробиться к отшельнику. У
того вдруг мелькнула мысль не заметить, уйти поскорее - но уж очень отважно
девушка пробиралась, наверняка исколола ступни - придется ему подождать на
валежине.
- Вот ты где. Подай руку, пожалуйста. Ой... Ну и забрался. Анахорет, -
Свержицкая выдавила улыбку, несколько виноватую - удивительно она походила
на грушу. Чем и как, Эрик сразу не мог объяснить, просто будто на лбу
проштамповано: плодовое дерево, подруга яблони. Стало быть, яблоня - он?..
Ерунда... Это щеки у нее такие, за то и прозвали, за глаза, разумеется, а
так она - Татьяна.
- Итак, она звалась Татьяной. Что привело ее сюда?
- Мне там скучно. Они курят, пьют пиво. Поговорить не с кем.
- И ты пришла к анахорету.
- И я пришла к анахорету.
Они оба смеются, и оба с натяжкой. Что-то есть между ними
исскусственное, как между всеми, двое в масках, в противогазах: слова
искажаются, взгляды гасятся - нелепо, неловко, абсурдно...
- Почитай мне стихи, - просит Груша. - Свои.
Эрик качает головой:
- Я никогда не читаю. То, что от сердца, устам не подвластно, - слишком
напыщенно он говорит, высокопарно, но перед Свержицкой ему почему-то не
стыдно. А вот перед собой? И перед собой.
- Мы дети Каина. "Father takes the Darkness way".
Снова выспренне, Груша не понимает, задает наводящий вопрос:
- Каин, это ведь что-то плохое, проклятье какое-то?
- Темнота, - усмехается Эрик. - Это библейское. Есть такая легенда.
- Ну расскажи, - настаивает Свержицкая. - Обожаю библейское.
"Обожаешь ты все, что я скажу. Надоела!" - хочет бросить ей