"Геннадий Падаманс. Вудсток" - читать интересную книгу авторарастяжки, Толян Васильков завязывает, Эрик на подхвате. Приблатненный Савчук
развалился возле магнитофона. Его не касается. Палатка готова. Теперь можно купаться. Пацаны и девчонки торопятся скинуть с себя пропотевшие тряпки, лезут в теплую воду (после пива все кажется теплым). Эрик один остается на берегу. У него проблема. Он слишком худой. Ему не в кайф демонстрировать свои косточки перед девчонками. Не фонтан. Даже Свержицкой. А уж Женька Кострова непременно сострит. Да и Катька ведь не подарок. От Гоги тоже не отвязаться, этот сразу зовет, непременно везде и всюду ему нужен Эрик, как объяснить, что кто-то должен ведь собирать хворост и палки для ночного огня. "Дуракам закон не писан", - пожимает плечами Гога, стоя по пояс в воде, и шумно ныряет под ноги Костровой. Дикий визг, какофония, мини-гейзер - Кострова лупит по лысине Гоги, ведь там будет лысина от такой ярости, это уж точно. Эрику пора сматываться, покуда Гоге не до него. Хворост Эрику не очень-то нужен. Сел на поваленный ствол и забылся. Слушает птиц, наблюдает за копотней муравьев. Что ему эта компания? Смолят, пьют пиво, орут. За лесом ухнула электричка, загудела с разгоном и растаяла в мареве, освобождая эфир для визжащих купальщиков, разнокалиберной музыки и далекого мата непонятно откуда. Эрик грустно поднялся, собираясь идти дальше в лес, и тут заметил Свержицкую. Босая, в мокром купальнике, она неуклюже ступала по опавшим шишкам и желтым сосновым иголкам, пытаясь пробиться к отшельнику. У того вдруг мелькнула мысль не заметить, уйти поскорее - но уж очень отважно девушка пробиралась, наверняка исколола ступни - придется ему подождать на - Вот ты где. Подай руку, пожалуйста. Ой... Ну и забрался. Анахорет, - Свержицкая выдавила улыбку, несколько виноватую - удивительно она походила на грушу. Чем и как, Эрик сразу не мог объяснить, просто будто на лбу проштамповано: плодовое дерево, подруга яблони. Стало быть, яблоня - он?.. Ерунда... Это щеки у нее такие, за то и прозвали, за глаза, разумеется, а так она - Татьяна. - Итак, она звалась Татьяной. Что привело ее сюда? - Мне там скучно. Они курят, пьют пиво. Поговорить не с кем. - И ты пришла к анахорету. - И я пришла к анахорету. Они оба смеются, и оба с натяжкой. Что-то есть между ними исскусственное, как между всеми, двое в масках, в противогазах: слова искажаются, взгляды гасятся - нелепо, неловко, абсурдно... - Почитай мне стихи, - просит Груша. - Свои. Эрик качает головой: - Я никогда не читаю. То, что от сердца, устам не подвластно, - слишком напыщенно он говорит, высокопарно, но перед Свержицкой ему почему-то не стыдно. А вот перед собой? И перед собой. - Мы дети Каина. "Father takes the Darkness way". Снова выспренне, Груша не понимает, задает наводящий вопрос: - Каин, это ведь что-то плохое, проклятье какое-то? - Темнота, - усмехается Эрик. - Это библейское. Есть такая легенда. - Ну расскажи, - настаивает Свержицкая. - Обожаю библейское. "Обожаешь ты все, что я скажу. Надоела!" - хочет бросить ей |
|
|