"Геннадий Падаманс. Легенда о несчастном инквизиторе" - читать интересную книгу автора Он уснул. Впервые уснул за долгие месяцы, впервые по-настоящему. И ему
снился снег: огромные белые хлопья заунывным плясом падали с неба, застилая мерзлую землю пуховой периной. И под этой пуховой периной намеревался он почивать. И еще Ева Бурая с ним. И еще какая-то женщина с нею, пожилая - наверное, мать... С этим он и проснулся. Ева сидела у его изголовья, карауля пробуждение, но она не заметила, как он открыл глаза, упустила - и сильно вздрогнула, когда он заговорил. "Я видел во сне твою мать, - сказал он. - Очень странно. Мне не довелось с нею видеться, никогда - а во сне сразу узнал. Она была с нами. Со мной и с тобой." Теперь говорила она. Настал ее черед. Она тоже кричала порою, порою рыдала и била себя кулаками, и ходила по комнате, садилась - и снова ходила. А потом успокоилась, совсем успокоилась, и слова с ее уст кружились сухие и жесткие, как последние листья с деревьев. Она рассказывала, как по осени пришли солдаты и стали требовать харч. У них о матерью были припасы, надежно укрытые, никто никогда не смог бы пронюхать - но солдаты схватили ее и сказали: "Старуха, ежели к вечеру не выдашь припрятанное, дочери тебе не видать". И мать отдала им все. Дочь отпустили невредимой, они, наверное, отпустили бы ее и за так, они оказались честными - но мать отдала все. Зимой пришлось выкапывать из-под снега копыта и кости, но вместо похлебки получался какой-то клей для кишок. Еще они ели кору, ловили ворон, но к весне кончилось и это. Так она говорила. Он соглашался. Ему вспоминалось в ответ, что гадкие люди съели даже его окна. Он не желал их держать взаперти, он любил их свободными - но люди их съели. Его воробьев. Она сама донесла на свою мать. У них не было выхода. Они бы умерли с голоду обе через несколько дней. Они были словно подруги, две подруги. И подруга старшая приказала жить младшей. За себя и за нее. И младшая выдала старшую, донесла. И ее накормили. Младшую накормили. Старшую сделали праведницей, белоснежной, быстро сделали и умело. И теперь младшая пришла отомстить. Но ударить кинжалом было бы чересчур просто. О самой жестокой мести мечтала она, о самой жестокой. И поначалу об этом кричала, а под конец совсем успокоилась. И слова с ее уст опадали сухие и жесткие. И терялись в просторах поникнувшей комнаты. Комнаты двух одиноких сердец. - Значит, ты не придешь к моей клетке, никогда не придешь? - все, что он мог ей сказать. - Никогда... Никогда?!. Утром секретарь явился обрюзглый, небритый - и бумаг не принес. Он удивился и хотел наорать, трахнуть кулаком по столу, по привычке потребовать - но секретарь не желал трепетать, секретарь усмехался ему в лицо, внаглую усмехался - и когда он, оторопевший, утих, тот коротко бросил: - Гиммель повесился. Драпать пора, - и исчез, моментально исчез, растворился. Дон Адольфо направился было к окну, хотел поглядеть, но одумался, не дойдя, - что мог он там увидеть? Он увидел ее, Еву Бурую, она все еще была с ним, все еще тут - и ему вдруг стало страшно. Ему, сделавшему праведниками миллионы, ему, который выше Христа, вдруг стало страшно. |
|
|