"Геннадий Падаманс. Хиросима" - читать интересную книгу автора

аккуратно отбила ножку, почти ювелирно. Аккуратный звон посуды сопровождал
наши встречи. А соседи - о, эти ухмылялись нам в спину: "Такая любовь бывает
только в кино". Вот и было все словно в кино. А потом она повторяла: "Какие
серые дни. Ни событий, ни перемен, ничего". И теперь звенело стекло на
работе, сопровождая разлуку. Аккомпанируя.
Я думал о жене неотрывно. Мысли всякие проскакивали - но что толку в
мыслях? Ведь я без нее задыхался. Когда-то я задыхался и с нею, но сейчас -
без нее, и она была нужна мне, просто необходима... но она далеко, и так
должно было быть, я соглашался сам с собою, что так должно было быть - но
по-че- му?... В жизни больше вопросов и совсем мало ответов. И то, что
кажется ответом, всего лишь новый вопрос. Мы любили друг друга - так мне
казалось - может быть, слишком любили. Но есть нечто высшее. Любовь сама
высшее, и все же есть нечто, что сродственно ей, но другое. Когда Христос
говорил Петру, что скоро тот отречется - разве мог тот поверить? И разве мог
Христос объяснить, почему? Но не успел трижды прокукарекать петух, как
свершилось. И Петр постыдно бежал... А я не был Христом, и жена моя вовсе не
камень - да разве от этого легче? Я без нее задыхался. И так должно было
быть. Как должна быть зима в означенный срок, снег, река подо льдом - но
затем ведь бывает весна, у природы бывает, - а у нас будет ли?...
"Вопрошающий не узрит. Хочешь знать - знай", - так учил Иисус в моем
забытом романе. Так внушал я себе. И ничего не знал.

Выходные начались с жуткого сна. Снился какой-то хаос, бардак. Потом
захожу в кухню и открываю вентиль газа и все четыре конфорки. Мне жутко, я
очень боюсь, потому как знаю, что сейчас придет смерть, мне просто некуда
деться, конец... Газ идет, хлещет - а я все еще жив, даже сознание не теряю.
Хватаю спичку, хочу все взорвать, чтоб быстрее, чтобы не мучиться - спичка
падает на пол, горя - а взрыва нет, недостаточно газу. Отчаяние сокрушает
меня, невыразимое отчаяние, ведь я вдруг ощущаю неведомый голос, он твердит
как раз то, что и так уже ясно: "Ты не можешь сейчас умереть. Прежде
растрать свои силы".
С этим я и проснулся. Я был совершенно разбит, из ушей, чудилось, готов
дым повалить, но тремя твердыми шагами я направился к столу, четвертый шаг,
последний, был уже не столь тверд, но я вымучил и его. А дальше...моя рука
чирикала буквы сама, голова лишь слегка редактировала и как будто бы
удивлялась немножко, самую малость. Я строчил сочинение. Неизвестному
автору. Объяснял, что "ненависть" - ущемленное хилое слово, а судить мир
означает судить себя, судить тех, кто нас любит. Кто-то мучился ради того,
чтобы мы жили. Значит, это все не напрасно. Мы за это в ответе. За гармонию
в мире отвечает не Бог, а мы сами. Если есть у нас Дар, если не бездари. Но
тогда на пути хиросима. Не та, двухсекундная, просто вспышка - и кончено...
Иная. Тянучая, разбавленная дождем. Одинокая. Не воскреснешь, пока не
умрешь.
Одним махом исписал я несколько листов. Будто кто свыше диктовал мне в
бешеном темпе. Однако я успевал еще и подкладывать копировку, получилось два
экземпляра.
Написано - и с плеч долой. Вернувшись на диван, я попытался разложить
по полочкам события последней недели. Я забыл свой роман в электричке...Но я
мог забыть его и на встрече, в обществе молодых поэтов, с меня станется,
могло быть и так. Но даже если и нет, если роман забыт в электричке - ведь