"Геннадий Падаманс. Первостепь " - читать интересную книгу автора

движутся, как дубы, роют землю копыта, грохочут рога - и нет никого, кто
поможет. Одноглазый, гривастый Одноглазый, который должен валить быков,
который должен спешить - нет его, никого нет. Только ярость отчаяния, только
это. Опять увернулась Сильная Лапа, прыгнула, зарычала, оскалилась. Не верит
ей бык. Развернулся и наступает. А сбоку носится смерч по кустам, и нет
такой силы, чтоб остановить. Взметаются в воздух листья и ветки, блещут
рога. Взвизгнул детеныш, к небу взлетел, поддетый рогом, и упал на кусты,
повис лоскутом на высоте бычьей морды. Тут же бросился бык добивать, все
смешалось и затряслось в одном диком ужасе - но Сильная Лапа вдруг бросилась
тоже. Не ее детеныш это был, еще не ее, она узнала Робкую, мгновенно
узнала - и бросилась как разъяренная мать. Вскочила на спину быку, впилась в
хребет, как на охоте... не доставали клыки, не прокусить... но бык
развернулся, оставил детеныша, стал брыкаться - и она соскочила, кинулась
прочь. Бык понесся за ней, но Сильная Лапа легко увернулась, как было
всегда, и вспрыгнула уже сзади на круп, впилась в бока когтистыми лапами,
стала рвать. Треснула бычья шкура, взревел бык от боли, завертелся на месте,
затрясся неистово. Закружилось перед глазами у львицы, не удержалась и
спрыгнула, отскочила. Бык развернулся и замер, больше не нападал. Другие
тоже не нападали, смотрели мутными глазами, роняя пену изо ртов, и не могли
двинуться. Падала на землю пена, и вместе с пеной падала бычья ярость;
забыли уже про львят, про вечных врагов, смотрели на смелую львицу, не
жертву - охотницу. Молча смотрели, а потом развернулись и затрусили прочь,
косо оглядываясь. И противник Сильной Лапы, оставшись один на один, сразу
одумался, повернулся к охотнице задом и пустился наутек, сотрясая копытами
землю. Сильная Лапа рванулась в погоню, ту же настигла, вспрыгнула на
спину - и опомнилась, соскочила обратно. Остановилась. Ведь не нападала она,
оборонялась. И в кустах был Детеныш. Еще был. Наверное, был.
Длинное узкое облако наползало на солнце, такое же грузное, как
отступивший бык. Пробежал ветерок, кусты встрепенулись, зашуршала оставшаяся
листва. Две желтые львицы бежали к кустам, а третья львица застыла с другой
стороны. Смотрела, как пятится солнце, как прячется - не хочет видеть
светило, как только что бык не хотел, как не хотела сама Сильная Лапа, никто
не хотел. На измятых кустах качался изодранный львенок, распоротый пополам -
и теперь уже он не хотел. Ничего не хотел. Не хотела душа его здесь
оставаться. Отыгралась уже. Оставила мясо назойливым мухам - и улетела.
Куда-то туда, где пряталось солнце... Куда-то туда, куда львице не углядеть.
Никак не углядеть. И Сильная Лапа глядела другое. Стала медленно
приближаться, с каждым шагом принюхиваясь, будто там все еще прятался
невидимый бык. Но не прятался. Детское тельце валялось в траве, еще одно
равнодушное тельце, мясо для мух вместо Пятнистой. Сильная Лапа обнюхала
трупик, даже лизнула, будто пытаясь подбодрить или понять, как может так
произойти, как такое случается, что детеныш становится мясом для мух - но
она все же знала, как такое бывает, с нехотью знала, как другие детеныши
превращаются в мясо, для-нее-в-мясо, и не детеныши тоже, она это знала, но
не такое, не так. Подбежала Прыткая, зарычала, оттолкнула. Тоже стала
облизывать, тоже подбадривала. Тщетно. Не верила Сильная Лапа. Прыткой - не
верила. Муторно было в ее животе, и в голове - и повсюду, даже в небе, где
совсем исчезло солнце. Дурно пахли кусты, противно, мерзко смотрелись,
изломанные. Она отрывисто низко рыкнула, призывая Детеныша, но никто не
отозвался. Будто стон, этот рык. По-разному рыкает львица: как охотница, как