"Геннадий Падаманс. Первостепь " - читать интересную книгу автора

подобраться к краю ямы и заглянуть, он только слушал поодаль звуки борьбы. И
когда от этого гула со склона горы осыпались тучи снега, очень быстро все
стихло. Победителей не было. Медвежья берлога превратилась в двойную могилу.
Рыжегривый опять остановился. На этот раз его тропу пересекали чужие
круглые следы, много-много следов. Огромных, не очень огромных, маленьких и
даже совсем маленьких. Стадо мамонтов недавно тут прошло. Стадо медленно
двигается, в стаде есть детеныши, на которых можно напасть, на которых львы
нападают, но Рыжегривый ведь не на охоте сейчас. Рыжегривый на тропе. На
тропе хозяина. Потому эти следы его не возбудили. Осмотрел, обнюхал и
двинулся дальше. Но вдруг снова остановился.
Двуногие тоже прошли здесь недавно. Двуногие шли после мамонтов, они
как будто выслеживали гигантов, как будто бы собирались охотиться. Кажется,
лев удивился. Или даже и не удивился. Его интересовали гривастые львы, а не
мамонты и не двуногие. С гривастыми львами он стал бы биться, он жаждал
биться, все еще горел возбуждением, все еще жаждал вызова. Чтоб ни малейших
сомнений не осталось у этой степи. Рыжегривый победит всех. Он здесь хозяин.
Однако тут прошли мамонты. А за ними двуногие. Много мамонтов и мало
двуногих. Двуногими почти и не пахло совсем, а вот мамонтами пахло. Но лев
двинулся дальше. Он искал других львов, а не мамонтов.
Рыжегривый вернулся к объеденной туше мамонта. Он остался один воевать
с беспощадной зимой, и теперь у этой войны сменились правила. Первым делом
он бросился в драку с гиенами и ценой нескольких клочьев шерсти сумел
отогнать конкурентов. Мелких, почти безобидных, шакалов он прогнал тоже.
Останки мамонта принадлежали только ему, впервые он заявил права. Стал
грозно рычать на закате, пуская раскатистый рык над снежной землей. День за
днем поедал он труп мамонта, заедал жажду снегом и после спал, свернувшись в
теплый мохнатый клубок. Но он не мог много спать. Гиены кружили неподалеку,
увязая в снегу, только и ждали момента, чтобы украсть. И однажды, поднявшись
с теплой лежки, он снова ринулся в бой, настиг пятнистую тварь и ловким
ударом тяжелой лапы сломал ее тощий хребет. Через несколько дней он
перекусил лапу другой гиене, и хотя та тоже разодрала ему плечо, львиная
рана быстро зажила, а вот раненая гиена недолго еще ковыляла. Издохла. Ее
товарка, оставшись одна, удалилась, и Рыжегривый царил теперь полновластно.
Так и дождался он весны. Заместо детских зубов выросли огромные клыки и
распирали пасть. Сама Сила его распирала. Он стал крепким и яростным львом,
умеющим убивать, и с первыми талыми ручейками почувствовал зов создать свою
стаю.
С холодных земель из открытой степи давно уже по вечерам ветерок
доносил будоражащий запах молодых спелых львиц. Оттуда же на закате
докатывался рык их хозяина, и Рыжегривый каким-то образом ощущал в этом рыке
изъян. Его владелец старел, его опыт вряд ли мог устоять перед дерзкой
отвагой. В любом случае, молодому льву не терпелось проверить.
И он явился. Однажды впервые явился. Но не так было просто, как
выглядело издалека. Когда старый лев приблизился, ревущий, такой грозный,
сотрясающий землю - с первого раза ничего не получилось. Струсил Рыжегривый
с первого раза. Поджав хвост, убежал. Как шакал. Но потом пришел снова, уже
летом. И опять убежал. Потому что был сильным старый лев, все еще сильным.
Рыжегривый бродил неподалеку от чужих владений, прохаживался вдоль границ и
ждал. Может быть, ждал новой снежной зимы в предгорьях, новых драк за чьи-то
останки. Или ждал случая. Своего случая. И дождался. Случай как раз и выпал.