"Геннадий Падаманс. Первостепь " - читать интересную книгу автора

передыхают. Не будь малыша, уже вышли б к реке, наверное, вышли б, а теперь
выйдут попозже. Но с малышом. С новым мамонтом.
Старая Мамонтиха не просто ведет их к реке. Не напрямую. По пути она
выискивает ложбины со съедобной травой, и стадо двигается от ложбины к
ложбине, когда не ждет уставшего детеныша. Чаще ждет. Но все равно
двигается. Однако вчера за весь день вновь не нашли ни одной лужи, ни капли
воды, даже в ложбине. Больше всех страдал Длинный Хобот, старожил этой
степи, много зим повидавший, много раз ходивший со всеми к реке. Длинный
Хобот спустился в овраг, стал рыть бивнями яму, разбрасывая землю основанием
хобота и передней ногой. Он рыл и рыл, а стадо терпеливо поджидало. Но вода
опять не желала показываться. Ничуть не желала. И в этот раз не желала.
Длинный Хобот совсем обессилел и долго не мог вылезти обратно, сухой склон
под ним осыпался, он постоянно сползал к своей яме. Не мог покинуть. Его
подбодряли, протягивали хоботы навстречу, но он никак не мог дотянуться и
ухватиться. А стадо не могло ждать. У Игруньи может пропасть молоко от
недостатка влаги. И у Задиры может пропасть, которая все еще кормит Рваное
Ухо. Трудно всем. Все не могли погибать от жажды из-за неуклюжего Длинного
Хобота. И когда стадо двинулось прочь, он затрубил так протяжно, что кровь
стыла в жилах от горя. А он трубил и трубил. И вдруг сумел выбраться. Тогда
стадо остановилось, поджидая старшего товарища, но внезапно тот рухнул у
самого края оврага. Не догнать ему остальных. А солнце все так же палило.
Мамонты поспешно вернулись, окружили павшего полукругом, подсовывали хоботы
ему под бок, подталкивали бивнями, понуждая подняться и идти дальше со всеми
к реке, к ее зеленому берегу, к его роскошным березкам и тополям, к соснам
на взгорках, к ивам у самой воды - только Длинный Хобот не помнил уже о
реке. И о жажде не помнил. И о голоде тоже. И теперь остальные рыли бивнями
землю, вырывали остатки травы и забрасывали товарища. Чтоб лежал он
спокойно, чтобы солнце не жгло его бок и стервятники не садились на тело, не
клевали беззащитного, чтобы волки не грызли и гиены не рвали. Чтоб ушел он
достойно в страну теней. Они швыряли комья и пучки, а стервятники уже парили
над ними, и гиены быстро сбегались со всей округи, терпеливо дожидаясь
своего часа. Бесполезно что-нибудь прятать от спутников смерти. Мамонты в
бесплодной ярости бросались по сторонам, пытаясь настичь изворотливых
падальщиков, но те даже не злились, только слизывали жадные слюни, а
стервятники сверху закрыли солнце - и тогда Старая Мамонтиха, помотав
головой, протрубила: "Вперед!" - и стадо двинулось дальше, заторопилось, и
никто не оглядывался, никто не желал слышать торжествующего воя. Так будет
со всеми. Но покуда живых зовет жизнь.
Старая Мамонтиха все же вернулась. Отдала последнюю дань уже от себя,
не от стада, тому, кто так неизменно приходил на ее зов. Теперь она сама
услышала прощальный зов, одна сама услышала и снова вернулась к павшему,
бросила стадо, когда то опять остановилось на отдых. Отдыхать они могли и
без нее, ведь она нужна им не для отдыха. Для пути.
Тоскливо ей было. Она разогнала полчище трупоедов, давила, кромсала,
металась - да только что она могла сделать? Рушилась крепкая связь, и тот
конец связи, который принадлежал ей, теперь вырывался наружу всплесками
ярости. Безудержной ярости и бесполезной.
Было еще кое-что. Запах врагов. В пылу ярости Старая Мамонтиха долго не
замечала запаха двуногих, но он тут присутствовал. Нет, двуногие не стали
трупоедами, как гиены или стервятники, но они были в овраге, там, где