"Вячеслав Пьецух. Иностранец, Перечень (Рассказы)" - читать интересную книгу автора

жидкие московские фонари.
Дорогой Иван рисовал в воображении, как завтра компания встретится на
платформе Москва-III и они гурьбой отправятся за полосу отчуждения, в
сторону Сокольнического парка, где таксидермист Болтиков знал одну отличную
поляну, как будто нарочно устроенную природой для поединков и пикников. Ему
ясно увиделось, как Перепенчук отмеряет двенадцать шагов между барьерами и
обозначает их пустыми бутылками из-под пива, как Зинаида заранее заткнула
указательными пальцами уши, как Малохольнов с Осиповым заняли исходные
позиции, указанные Болтиковым, и взяли ружья наперевес. Два выстрела грянули
одновременно, и оба дуэлянта, окутанные клубами вонючего порохового дыма,
вдруг валятся мешками на спины, как никогда не падают живые люди, да еще в
разные стороны - один на север, другой на юг. По-видимому, удар о плоть
резиновой пули, пущенной с незначительного расстояния, оказался такой
чудовищной силы, что ни Малохольнов, ни Осипов не перенесли болевого шока и
скончались, как говорится, на руках у своих друзей.
Вместо того, чтобы вызвать милицию и карету "скорой помощи", компания
разбежалась в ужасе, кто куда. Бархоткин с Зинаидой вскочили в первую
попавшуюся электричку, благополучно доехали до Мамонтовки, долго шли
поселком, потом леском и, наконец, притаились в маленькой заброшенной
сторожке, которую Иван случайно облюбовал с месяц тому назад. Здесь они
решат отсидеться месяц-другой, пока циничной московской милиции не надоест
разыскивать инициаторов и соучастников двойного убийства в Сокольническом
парке, даром что молодые люди, в сущности, ни при чем. Зинаида будет изредка
ходить за хлебом в поселковый магазин, а он станет охотиться на соседских
кур и совершать набеги на колхозные картофельные поля. По утрам он будет
писать, примостившись у подоконника, а вечерами... (эта картина предстала
перед его внутренним взором как живая) - печь топится, распространяя
душистое ольховое тепло, свеча горит, мышами пахнет, Зинаида уже дремлет и
посапывает, как ребенок, а он сидит в уголке и взахлеб читает "Историю
банковского дела в Голландии", том второй.
Между тем Ваня Бархоткин с Зинаидой брели уже в начале Большой
Татарской улицы, нелепо-широкой, пыльной, с выщербленной мостовой и
неприглядными, обшарпанными строениями по сторонам, словно занесенными из
какого-нибудь глубоко провинциального городка. Они добрели до пятиэтажного
дома, выкрашенного желтой краской, еще, вероятно, довоенной постройки,
нижний этаж которого занимал гастрономический магазин, вошли в угловой
подъезд и поднялись на пятый этаж в чрезвычайно тесном лифте, по-настоящему
рассчитанном на одну толстушку и чемодан. Зинаида отперла своим ключом
дверь, обитую коричневым дерматином, и они вошли в небольшую квартирку, едва
освещенную приглушенным красным светом, до того неестественным, что Ивану
стало не по себе.
Старуха Лидия Николаевна полулежала на диване, прикрывшись пледом, и
сосредоточенно рассматривала потолок. Она ответила на приветствие дочери
легким движением руки и внимательно посмотрела на Бархоткина, который стоял
в дверях, опершись о притолку, - тот, в свою очередь, ответил вежливым
движением головы.
- С чем пожаловали на ночь глядя? - поинтересовалась старуха, переведя
взгляд с Ивана опять же на потолок.
- Да вот зашли тебя навестить, - отозвалась Зинаида, - и заодно
попросить на пару дней отцовское ружьецо.