"Вячеслав Пьецух. Дом на Мойке (Авт.сб. "Государственное дитя")" - читать интересную книгу автора

сушилось, хозяйки судачили, едва различимые в клубах вонючего пара, дети
блажили, собаки тявкали, слышался матерок.
Но только весной двадцать четвертого года является в дом на Мойке
какой-то незначительный наркомпросовский комиссар, из категории del minori
[младшие боги (лат.)], с парусиновым портфелем, в кожаных галифе. Он
обходит комнаты первого этажа, не обращая внимания на взлохмаченных мужчин
и полунагих женщин, манкируя псами и детворой, брезгливо раздвигая перед
собой понавешанное белье, и наконец нехорошим голосом говорит:
- Мы, конечно, пресечем этот уклонизм в очаге мировой культуры. Тут,
понимаешь, Пушкин скончался от руки самодержавия, а они развели цыганский
табор, да еще напустили сюда собак! Ну вот что, граждане, выметайтесь
отсюда по-хорошему, пока мы вас не скрутили в бараний рог.
- Какой еще Пушкин?! - вскричал Семен Петухов, бывший таможенный
служащий и красный кавалерист, получивший тяжелое ранение в голову при
взятии Перекопа.
- А такой Пушкин, что если вы не очистите помещение в двадцать четыре
часа, то я вам обеспечу равноценную площадь на Соловках! Про Пушкина они
не знают, сукины дети, который неустанно боролся против самовластья,
который ратовал за пролетарские массы и зорким оком гения предвидел
двадцать пятое октября!..
И сразу все девяносто шесть душ жильцов, некогда позанявших комнаты
первого этажа, сникли, как-то подобрались, и в сбивчивом их сознании
навеки сплелись Пушкин и Соловки.
Таким образом, в двадцать пятом году текущего столетия в первом этаже
дома на Мойке обосновался мемориальный музей нашего великого поэта,
который худо-бедно существует и по сей день. Будущее его трудно
предугадать, но поскольку русский народ перестали мучить разными
победительными доктринами, оставили его наконец в покое и он становится
сам собой, то вероятно, что музею долго не протянуть. Не исключено, что со
временем его возьмутся опекать какие-нибудь специалисты по идеологическому
обеспечению частного предпринимательства, и в просторной комнате двумя
окнами на двор будет сочиняться песнь песней бессмертному учению Леонтьева
и Чижевского, которое сулит человечеству самую смелую перспективу.
Так вот, по некоторым сведениям, дух нашего великого поэта изредка
является в доме на Мойке, как раз в комнатах первого этажа. Во всяком
случае, древний старик Гаврилыч, служивший при музее ночным сторожем в
конце пятидесятых годов, утверждает, что он своими глазами видел, как
глубокой ночью Пушкин расхаживал по комнатам и убито покачивал головой.
Ему бы спросить, старому дуралею: "Эх, Александр Сергеевич, зачем пишем,
чего ради мучаемся, кому все это надо, если грядет новое царство крошечных
млекопитающих..."
Нет, не то.
Надо было бы так сказать: "Эх, Александр Сергеевич, ведь это сколько
уходит сил неземного происхождения, чтобы сочинить одну какую-нибудь
фитюльку, а между тем оглядитесь вокруг - бледные, неинтересные
физиономии, глупые разговоры, слякоть, да еще этот дурацкий флаг плещется
на ветру! Двести лет без вас прошло, как одна копейка, шесть войн, включая
одну гражданскую, четыре революции, считая одну как бы наоборот, - и что
же: русский демос ни шьет, ни порет. Так, может быть, ну их всех к
дьяволу, а возьмемся-ка мы освежаться по известному образцу: